Не отпускает: маленькие истории, о которых стыдно вспоминать

Поддержите нас
Не отпускает: маленькие истории, о которых стыдно вспоминать

Иногда мы становимся участниками ситуаций, которые потом всю жизнь не отпускают. Вспоминать о них тяжело, сложно, душа в пятки уходит. Чаще всего стыдно перед кем-то и очень хочется извиниться. Перед подружкой, у которой украл пластиковые шпажки для кукол, перед жуком-оленем, которого свалил в бочку с водой, перед нищим, которому случайно кинул горсть монет в чашку с супом. Мы попросили наших читателей рассказать истории, за которые им стыдно и неловко. Огромное спасибо всем, кто нашел в себе мужество.


Я редактор в медиакомпании, выпускаю в числе прочего развлекательный контент: смешные истории, анекдоты и так далее. Я давно на удаленке, но когда-то работала в офисе. Нас тогда всех только-только перевели в опенспейс, и я, чтобы народ не скучал в тишине, стала самые удачные анекдоты из своей ленты читать вслух. Все радостно смеялись, пока я не прочитала очень смешную, на мой взгляд, шутку про негра. Воцарилась странная тишина – и тут я осознала, что через стол за моей спиной сидит темнокожий парень, который совсем недавно пришел в компанию. Мне было так стыдно, что даже не хватило духу повернуться и извиниться перед ним. Прошло много лет, мы приятельствуем, но мне до сих пор кажется, что он помнит тот анекдот. (Анонимно)


Была у меня подружка Катя, у нее был рак костей и папа алкоголик. Дружили мы с детства, она много времени проводила у нас, когда у отца были запои. Когда мне было восемь, Катя умерла. Ее мама после этого развелась с мужем, переехала в новую квартиру и через какое-то время устроила день рождения младшего сына. Мы с ним играли с подушками, и я разбила огромную лампу. Я тогда еще подумала: «Катя умерла, а я тут лампы разбиваю». До сих пор сгораю от стыда. (Анонимно)


Мне было 11, и я сказала мальчику, который был в меня влюблен, что я тоже в него влюблена, чтобы он не пошел на дискотеку с подругой, которая меня обидела. А после дискотеки сказала ему, что я пошутила. Он расплакался при всех. Мне тридцать пять и мне до сих пор стыдно и противно так, что у меня горит лицо, когда я об этом вспоминаю. (Ю. Л.)


Лет в 8 или в 10 я сперла у кузины польскую, невозможно красивую книжку про котят и врала и изворачивалась, что я ее не брала. Кузина сделала вид, что мне поверила, чтобы не ссориться, и это было хуже всего. Стыдно до сих пор. (Саша П.)


В 20 лет я ударил человека, которого счел виноватым в том, что меня уволили. Прямо подкараулил и ударил в лицо. Потом оказалось, что он был ни при чем, но это не имеет значения. Даже если бы он был виноват – я повел себя как подонок. Потом нашел его, извинился, но стыд не отпускает. (martiano)


Сестра моего деда в Ленинграде работала всю жизнь на фабрике Крупской, и у нее дома были какие-то невероятные шоколадные наборы и прочие чудеса. На одной из верхних полок книжного шкафа лежала огромная шоколадная роза. Я, восьмилетняя, не выдержала как-то, залезла, когда бабушка была в ванной, на этот шкаф, похитила розу и потом пыталась сгрызть ее в туалете. Роза оказалась старая и абсолютно невкусная. Бабушка, конечно, все поняла, но ничего не сказала. Стыдно до сих пор. (Yulia Katsovich Minin)


Мы учились в сельской школе. Туалет был на улице. И я закрыла туалет снаружи, когда там была моя одноклассница. Она испугалась, звала на помощь и опоздала на урок. Стыдно до сих пор. Прости меня, Марина. (Ольга Акимова)


Мне было года четыре. Мы жили на даче. Я любила смахивать в воду насекомых и смотреть, как они плывут к краю миски или тазика. Была у нас дождевая бочка с водой, а поперек нее лежала доска. И вот смотрю – сидит большой жук-олень на доске. Мне стало интересно, как он проплывет, и я смахнула его с доски в воду. Но он не поплыл, а ушел камнем на дно бочки. Это длилось вечность. Он опускался на дно как-то диагонально, простирая ко мне рога, – когда вышел «Титаник», Ди Каприо тонул именно так. Я была слишком мала, чтобы опрокинуть бочку. Я убила жука-оленя и не могу его забыть. Еще мне стыдно перед мужчиной, которому я рассказала, что у него проблемы с потенцией, и он сошел с ума, потому что, оказывается, это был триггер. Вот это и олень. (Neanna Neruss)


Мы познакомились с С. в археографической экспедиции, ему было 23, мне 17, а его жене 27 – старушка. Стали любовниками – либертенам море по колено, и через чтение его дневников я «управляла» их с женой сексуальными практиками, предлагая сценарии и после критикуя их. А когда он разводился, я приперлась на развод и после ЗАГСа в троллейбусе издевалась и жестоко подшучивала над его бывшей, а она беззвучно плакала, широко открыв глаза. Прости, Аллочка, это было нехорошо. (Анонимно)


Я работала переводчиком с итальянцами. Стою, разговариваю с директором фирмы, которая нас нанимала на переговоры. Подходит итальянец и начинает свои слащавые рулады. А мне почему-то стало неловко, что из двух женщин он «осчастливил» только меня, ну я и говорю директору, что терпеть не могу этого козлину – не первый год переводила ему. А директор мне и говорит: «Познакомься, это мой муж». До сих пор кровь в жилах стынет при воспоминании. (Giulia Juhé)


В школьные годы у меня была Ника-спаниель, всегда хватала ежей во дворе. Доставать потом иголки из пасти было отдельным удовольствием. Как-то раз мы вышли погулять, и прямо у подъезда был еж. И я его отфутболила, чтобы Ника не схватила. До сих пор стыдно перед ежом. (Elena Fadeeva)


В шестом классе я забыла сделать домашку по алгебре и упросила нашу тихоню-отличницу дать мне списать. Списывала на уроке географии, а географичка заметила, подошла, взяла мою и ее тетрадь и разорвала их пополам. Я была в шоке, а моя одноклассница просто наклонила голову над партой, и я увидела, как у нее капают слезы. Мне стало очень стыдно и до сих пор стыдно – у нее была образцовая тетрадь. (Oxana Ladich)


Я молодая была, лет 20, зашла в троллейбус, а там был мужик пьяный, но на ногах стоял. Он задел меня случайно, я что-то пискнула, и всё. На остановке он стал выходить медленно, а мужик рядом взял и толкнул его в спину. Сильно. Тот кубарем скатился на асфальт, приподнял голову, а мужик уже в угол спрятался, и только я оказалась на линии взгляда. Он решил, что это я. Он так на меня посмотрел… Я никому никогда не рассказывала. У меня до сих пор груз на сердце. (Ия Белова)


В школе я участвовала в травле одноклассницы. Помню всего пару эпизодов, когда прямо активно принимала участие, в основном просто не препятствовала, хотя, может, что-то и забыла. Один раз ее обозвали то ли «балаболкой», то ли «тараторкой» – она быстро и немного неразборчиво разговаривала, – а я сказала, что у нее и мама такая же балаболка. Потом она мне говорила, что это была не мама, а ее тетя на самом деле – стеснялась. Она вообще как-то присочиняла немного, и с этим связан второй эпизод. Девочки собрали такие случаи в тетрадку «Против N», и в раздевалке перед физрой устроили «суд». Я была не в курсе этой затеи, но осталась, и даже вспомнила что-то для этой тетрадки. К восьмому классу это прошло, травить ее перестали, все – по крайней мере девочки – нормально с ней общались, а главные зачинщицы даже дружили. Помню, как она рассказывала про этот дурацкий «суд», и как она себя чувствовала из-за этого. Ужасно стыдно до сих пор, особенно за первое, – постоянно это вспоминаю. Пару лет назад у меня взломали страничку в «Одноклассниках» и у всех подряд просили денег. Написали и ей тоже. Я пришла с объяснениями, мы немного тепло и мило пообщались – с ней одной из всех, с кем пришлось объясняться. Потом я зашла туда через полгода или год и увидела, что она в личку мне писала, что родила сына. Просто добрая, открытая девушка. Стыдно. (Ирина Шминке)


Декорации такие – вторая интифада. Мы, подразделение из двадцати человек, жили в домике при бывшей каменоломне. У нас там было три комнаты: солдатская, офицерская и кухня. Про шхемский водопровод лучше не вспоминать – через наш блокпост амбулансы везли пациентов с отказывающими почками как минимум раз в час. Короче, мылись мы максимум дважды в неделю, когда становились противнее, чем то, что вытекало из душа. Да и раздеться можно было только там. Все остальное время мы носили форму. На время сна – в лучшем случае шесть часов в сутки – откладывали автомат и снимали ботинки только те, кто в тот момент не был записан в группу быстрого реагирования. Во время четырехчасовых смен к форме добавлялся жилет с амуницией – килограммов десять примерно – и каска. Черт знает, как мы это выносили. Семнадцать лет спустя в одних шортах и майке я уже растекаюсь по асфальту. Главной задачей блокпоста было проверять всех пеших и «конных» в оба направления – в Шхем и наружу. Кого-то не впускать, кого-то не выпускать в зависимости от указаний разведки, меняющихся каждый день. И вот мне двадцать лет. Я недавно закончил курс военной подготовки и был неплохо прокачан. Я был обучен атакам и обороне на открытой и застроенной местности. В случае необходимости мог перевязать раны и оказать первую помощь. Мог легко прошагать за ночь сорок пять километров с грузом больше половины моего веса. Ну ладно, не легко. И три дня бы потом еще хромал. Но мог. Другими словами, я полгода готовился ко встрече с Врагом – в моем сознании я представлял смертников, обмотанных взрывчаткой, крадущихся в Иерусалим. Но к тому, чтобы заворачивать обратно простых трудяг, для которых это означало потерю дневного заработка, или к тому, чтобы держать на солнцепеке матерей с плачущими младенцами, я был не готов совсем. Постепенно начали проявляться признаки стресса и усталости. Возникали мысли о том, что полномасштабная война лучше, чем вот это вот все, потому что понятнее. Или, например, я мог на минуту забыть имена всех солдат моего подразделения. В один из дней, когда блокпост был полностью перекрыт, пришла девочка-студентка. Я почти автоматически сообщил, что сегодня никого не пропускаем. Она не спорила, не возмущалась, не просила и не пыталась задобрить. Тихо так произнесла: «Но у меня там в больнице папа», – и блестела уголками больших глаз. А я при этом не чувствовал ни-че-го. И только когда она ушла, понял, что цинковая плита, лежащая на месте моей эмпатии, – вот что по-настоящему, до усрачки, страшно. Я пишу это длинное предисловие, чтобы если не оправдать, то хотя бы объяснить для самого себя возникшее впоследствии «хобби» – я начал собирать паспортные фотографии чужих родственников. Хотя чего уж изворачиваться. Я их не собирал, а пи**ил. Чтобы представить, как это происходило, нужно понимать устройство той части блокпоста, где мы, солдаты, встречали пешеходов. Мы стояли в бронированном кубике с маленькими выдвижными окошками – как в пункте обмена валют, только толщиной сантиметров пять. Приходящие вкладывали в эти окошечки свои удостоверения, а мы, в зависимости от текущих указаний, пропускали, отправляли обратно или просили (вы понимаете, что такое просьба человека с автоматом) подождать, оставляя документ у себя для проверки. Однажды из удостоверения, которое я держал в руках, выпала выцветшая черно-белая фотография 3х5. С двух противоположных краев у нее были пятна от огня. На ней был взрослый усатый мужчина в куфии. Я оставил ее себе. Максимум, если бы владелец спросил, я бы сказал: «А вот же она выпала, возьмите, пожалуйста». С этого момента и до перевода на другую базу я специально заглядывал под корочки. При этом у меня же развитое эстетическое восприятие, поэтому я брал себе не все найденные, а только «интересные» фотографии. В оставшиеся на этом месте месяц-полтора за «выпавшими» карточками не возвращался никто. В редкое свободное время между дежурствами и бытовыми задачами я пересматривал украденное. Это было свидетельство того, что проходящие мимо меня люди – настоящие. Есть кто-то, кого они любят. А кто-то любит их. Иногда я представлял, что эти потертые изображения – портреты моих родственников. Придумывал себе альтернативное взросление. И, возможно, сам становился чуть более настоящим.
Хотя, скорее всего, все эти смыслы я придумал уже позднее, чтобы если не оправдаться, то хотя бы сделать один из самых иррациональных периодов своей жизни чуть более объяснимым и логичным. (Илья Китов)


В школе у нас была девочка Вероника. В 7 классе она ходила с огромным белым бантом на макушке, а из под него торчали две тощие косички с огромными белыми бантами. Троебантие такое. И то ли эти нелепые в таком возрасте банты, то ли ее тощие косички, то ли ее прозрачно-тургеневская внешность, но что-то в ней нас, актив класса, страшно раздражало. И, как следовало ожидать, стали мы ее буллить. Мы ее обзывали, прятали ее портфель, смеялись и орали ей в лицо. Она плакала. Прошло сто тысяч лет, уже мой сын окончил школу. А стыдно мне до сих пор. Вероника, прости нас. А банты она так и не сняла. (Natalya DoVgert)


Когда только поставили все эти московские замки на подъезды, в сильный мороз я в каком-то совсем погруженном в себя состоянии подошел к своему, открыл дверь ключом и пытался не пустить кого-то, кто с воем стоял под подъездной дверью. Когда навел на резкость, обнаружил, что это какая-то девица в шелковой кофте, видать, выскочила покурить да так и застряла на холоде. До сих пор все падает от стыда внутри. Даже не знаю, откуда она взялась и куда потом делась. (Егор Чащин)


Когда мне было лет 5-6, мы, по подстрекательству старшей девочки во дворе, дразнили двух девочек-евреек. Довольно быстро до меня дошло, что происходит что-то очень нехорошее, и, поговорив с мамой (о том, что я участвовала в моббинге, я, наверное, все-таки умолчала), я перестала дразниться и стала этих ситуаций всячески избегать. Вроде бы с зачинщицей я тоже поговорила, но она была старше и меня, мелочь, точно не слушала. И вот однажды, пару недель или месяцев спустя, я шла по нашему двору, а навстречу мне шел папа этих девочек. Сбежать было некуда, ноги у меня постепенно становились ватными, лицо залилось краской, но надо было идти навстречу. Я спрятала нос в рукав шубы. Мужчина, проходя мимо меня, просто спокойно сказал: «Я тебя узнал». (Anna Cornell)


Когда мы приехали в Иерусалим, мне было 14. У меня была подружка Анька, а у нее куча младших сестер-братьев, такой табор. Еще у Аньки был парень или тогда еще ухажер Рони. Он работал в магазине и подкармливал всю ораву вкусняшками. Как-то зашел разговор про арабов, и я сказала, что не люблю арабов. Сказала, что даже больше, чем не люблю, но не знала как сказать «ненавижу». Через год я его встретила в другом магазине. Тогда я уже умела отличать восточных евреев от арабов. И этот Рони был арабом. Мне было так стыдно, что я получила прививку от ксенофобии на всю жизнь. (Julia Komissaroff)


Пионерлагерь, мне лет 7-8. Нас было четверо в палате, мы уже подружились, и тут к нам подселили новенького. Мы решили от него избавиться и не нашли ничего убедительней, чем посчитать на нем все родинки, которых оказалось за сотню. С этим аргументом мы и обратились к вожатому. Конечно, были посланы ко всем Лениным, слава богу. И, конечно, потом подружились. Но этот осмотр и подсчет незабываемы. (Ilya Arosov)


В детском саду была толстая девочка, которую все не любили и шпыняли. Могли ногой пнуть. Летом нас вывезли всем садом на дачу, и там было что-то вроде утренней линейки. Как-то воспитательница вывела эту девочку перед нами и немножко приподняла ее платье – а у нее все ноги были в синяках от наших пинков. Было не просто стыдно, это был шок. (Ирина Лащивер)


Я собаку свою ударил, которая брехала и мешала готовиться к экзамену. (Илья Симановский)


Однажды у меня, тринадцати- или четырнадцатилетней, спросил что-то старший друг, выпускник – они часто тусовались у нас в школе. Какой-то он был еще очень умный, со степенями, я толком не помню, помню только статус образованного и эрудированного.
А мне показалось, что спрошенное – ерунда, которую все знают. И я начала смеяться над ним: «Ой, ты что, неужели ты не знаешь? Ну ты и дурааак». Он очень спокойно стоял и все это слушал, не меняясь в лице. Так спокойно, что мне стало стыдно. Я замолчала, а потом все же ответила на вопрос. И он так же спокойно поблагодарил и ушел. На всю жизнь урок. (Jana Wujkowska)


Мы с дворовыми приятелями захотели «смешно» поздравить девочку, у которой был день рождения. Достали красивую коробку, накидали туда огрызки от яблок, очистки, какой-то еще мусор, завязали лентой и пошли гурьбой к ней. Девочка красивая, счастливая и радостная от того, что мы пришли с подарком, открыла его при нас…и разрыдалась. Мне было 11. До сих пор ужасно стыдно. Тупее поступка в моей жизни не было. (Alya Zagitova)


Начало 80-х. Мне было лет 10-12. У нас во дворе жили разные люди, разных социальных статусов. Но детям это было, как обычно, все равно. Во дворе начали появляться машины, у кого «жигули», у кого «запорожцы». Мы как-то играли рядом, и у одной девочки какая-то железяка упала на чей-то «жигуль» и поцарапала его. Хозяин был взбешен, они искали, кто виноват, и я рассказала папе, который был близко знаком с хозяином «жигуля». Родителей девочки заставили заплатить за ремонт, а они были очень бедные и платили долго. До сих пор вспоминаю, и мне безумно стыдно, хотя тогда казалось, что я поступаю честно. (Женя Картозо)


Однажды, лет в семь, я украла у родственника 25 рублей. Из совершенно абстрактного азарта попробовать что-то для себя новое и нетипичное – я была домашним книжным червяком и очкариком. Совершенно не знала, что с ними делать, а главное, признаться, что стянула, было стыдно. Кажется, я пошла в магазин искать подарок маленькому брату. Долго смотрела на ужасные пегие шорты и страшные футболки и подарок так и не выбрала – стоял глухой 90-й год, нестрашные подарки можно было только привезти из Москвы и Ленинграда. Послевкусие кражи было очень неприятное, и эту бумажку я зарыла во дворе, замотав в полиэтиленовый пакетик. Нашла снова уже через год-полтора – была зима, и деньги, кажется, уже начали обесцениваться. Поклялась себе на всю жизнь больше не красть и разумно распоряжаться финансами. (Рита Ковтун)


Примерно пятый класс. У нас в классе был сын директора – Ваня Лутков. Хилый, маленький, тихий мальчик. Все его дружно ненавидели только за то, что он был сыном директора. Однажды на перемене в рекреации весь класс окружил Ваню кругом и начал его гнобить. Агрессия нарастала. Ваня не защищался. Я взяла этого сопляка и шарахнула его головой об стену. Всю жизнь мне стыдно за этот поступок. Ваня, прости меня. (Ксения Наумова)


В моем сретенском детстве мы постоянно бегали друг к другу в гости, играли, болтали, пинали балду. У соседки Оксанки было много такого, чего не водилось у нас дома. Например, крошечные пластмассовые шпажки для бутербродов. Я таких даже никогда не видела и не представляла себе, что такую красоту можно просто тупо тыкать в куски колбасы. Они были как раз по размеру для моих любимых куколок. С такими прелестными шпажками их вполне можно было превратить в мушкетеров. О чем я прямо Оксанке и сказала. Но она делиться своим добром отказалась. Пришлось пару шпажек спереть, пока она бегала в туалет. Все прошло гладко, но потом я полезла за носовым платком – у меня все детство не проходили сопли – и награбленное выпало из кармана. Из дома меня изгнали с позором, награбленное пришлось вернуть, а Оксанка еще и всему двору рассказала, что я воровка. Страшно стыдно было. (Ася Штейн)


Это был 10 или 11 класс школы. В меня был влюблен один хороший парень. На Восьмое марта он решился подарить мне цветы, а я их прилюдно выкинула в мусорку.
Просто не знала, как прийти домой с букетом и объяснить родителям, откуда он. Боялась, что засмеют. Перед парнем до сих пор стыдно. (Алина Урникис)


Были два мальчика в шестом классе, Р. и Х. И девочки, я в том числе, их дико буллили — прижимали к стене, били, обзывали. Капец как стыдно. Помню, как отец меня за этим застукал и дико отругал, но не бил. В том же шестом классе одноклассники украли журнал «Вокруг света», который я принесла для доклада на уроке географии, и нарисовали в нем кучу пенисов и сисек. Очень было стыдно признаться маме, я прятала журнал, наверное, 2-3 года, а потом вроде вообще выбросила. (Albena Todorova)


Мне лет пять или шесть было, мы были в гостях, и там мне очень понравился пластиковый мишка, он был частью какой-то гирлянды. Настолько сильно понравился, что я его весь вечер с гирлянды втихаря отколупывала и потом украла. А когда мы с родителями пошли домой, сделала вид, что нашла в сугробе. Родители, конечно, тут же все просекли, застыдили и заставили вернуться отдать мишку. Одну. Сами остались ждать перед подъездом. Как сейчас помню, как целую вечность поднималась по лестнице, а потом долго стояла под дверью, но так и не набралась храбрости позвонить. Оставила мишку на подоконнике, а родителям соврала, что вернула. То есть получилось, что в один день я сломала и украла чужую игрушку, струсила, свою ошибку не исправила, а потом еще и маме с папой наврала. Много лет потом эта история меня мучила; стыд свой я ощущала как какое-то клеймо, которое в тот день на мне появилось. (Ольга Лукашова)


Самый лучший мой педагог по русскому языку, любимая университетская учительница, пошла навстречу и поставила авансом зачет по курсовой. Курсовую я так и не сдала. Помню все 20 с лишним лет и помнить буду до смерти. Очень стыдно. Обманутое доверие – ужасный грех. (Наталья Битиева)


Преподавателю в институте, который захотел, чтобы я у него писал диплом, ответил: «Не, у вас лекции скучные». Сначала гордился даже честностью и крутостью своей. Вспомнил, когда сам стал преподавателем, и чуть со стыда за себя не сгорел. (Олег Лекманов)


В 1991 году я была маленьким корреспондентиком, в Ленсовете заседали каждый день 400 депутатов, и «парламентский корреспондент» – это была каторга на галерах. Однажды старшая коллега попросила записать чье-то выступление. А я позорно забыла и пошла пообедать. Когда к вечеру она позвонила, меня просто от ужаса парализовало (она работала в ТАСС, и это почему-то было важно). Дружим 25 лет, стыдно до сих пор, больше никогда никого не подводила. Люся, прости меня. (Мария Ромейко-Гурко)


В книжном магазине я стащил брошюру Ленина «Три источника и три составные части марксизма» ценой ровно 3 коп. На улице мне дали по морде, а я струсил и убежал. (Равил Газалиев)


Я отлупила сына, когда он выбросил пельмени под стол. 20 лет прошло, а мне стыдно. Он не помнит этого. (Алла Соболевская)


На первой работе начальник, нажравшись, схватил мою молодую коллегу, уронил на землю и со смехом возил ее лицом по снегу. А мы стояли рядом и ничего не сделали, потому что она женщина и явно ему нравилась. Он так доминанту свою показывал, имел право. Стыдно. (Venera Sd)


Самый постыдный для меня момент был в детстве, когда в санатории я съела чужой салат. Так получилось, что когда мы садились за стол на четверых, моих соседей по столу не было, а салаты уже стояли. Во многих санаториях так: по меню можно отметить, какой салат нужно сделать на следующий день. У нас были салаты попроще, так как это был первый день после заселения, а другие салаты были интереснее. И так как соседей по столу долго не было, я решила, что они и не придут, и съела их салат. Однако потом они все-таки пришли и были крайне удивлены тем, что их салат был съеден. Мне и маме в особенности было очень неловко за эту ситуацию. Мне до сих пор неловко, что я имела наглость так сделать, и даже мысль тогда не промелькнула. (Ольга Школина)


По дороге из детского сада моего сына есть такой светофор на пешеходном переходе, что его очень сложно трактовать. Я всегда сначала принимаю за свой сигнал трамвайный. И вот я опаздываю на работу и вижу – зеленый. Я – бежать. Тут на этом перекрестке на мою дорогу сворачивает машина, и мне очень деликатно сигналит водитель. Я, будучи уверенной в своей правоте, показываю ему фак, он его видит. Я делаю еще шаг и вижу, что несусь на красный. Два с лишним года прошло, мне стыдно до сих пор. (Оксана Моисеева)


Хоть я и «буддист-агностик», есть один день в году, когда я хожу в церковь: католическую, православную, протестантскую – не важно. Это 19 декабря, день Святого Николая, единственного безоговорочно уважаемого мной христианского святого. И вот несколько лет назад, 19 декабря, для молитвенных целей мне подвернулся католический костел на улице Гоголя. У входа стоял нищий со стаканчиком, а у меня в кармане как раз была увесистая горсть латунных гривен. И я так залихватски, с размахом сыпанула всю эту «жменю» в стаканчик. Вследствии чего и меня, и нищего обдало волной супа – его как раз раздавали на территории храма всем нуждающимся. Я пропищала извинения и скрылась за дверью. Мой атеистичный супруг, который за всем этим наблюдал, кое-как справился с хохотом и возместил малоимущему гражданину ущерб из своего кармана. А я все никак не могу забыть, что я учудила в день Николая-Чудотворца.


Года в четыре или в пять я играла «в дрессировщицу» со щенком родственников. Усаживала, давя рукой на задницу и говоря «сидеть», и била прутом, когда собака отказывалась садиться. Во дворе была я одна. Что мне взбрело тогда в голову, до сих пор не знаю. Помню, что опомнилась и сообразила вообще, что за фигню творю, когда бедная собака начала от меня шарахаться. Стыдно было всю жизнь. И я никогда никому об этом не рассказывала. (Елена Пепел)


Я окончила школу в 1970-м, не будучи комсомолкой. Понятно, что перетерпела за этот отказ я многое. А после двух попыток поступить в университет все-таки вступила в комсомол, потому что убедили меня, что иначе никогда, и не пытайся даже. До сих пор стыдно: сдалась. (Галина Ельшевская)


В конце 90-х приехали с мамой на елочный базар. Центр города, мы в норковых шубах, хотим елку покрасивее, попышнее. И тут перед входом возникает пожилая пара, далеко за 80, худющие, одеты еле-еле, но интеллигентные такие, держатся за руки, трогательные невозможно. Мужчина, стесняясь, предлагает мне купить у них искусственную елочку, а эта елочка была точная их копия – крошечная, костлявая и без иголок. Я впопыхах отмахнулась, зашла на базар, начала выбирать елку. И тут до меня дошло, что им не на что встретить Новый год и что я могла просто дать им деньги. Ну или уже купить эту дикую елку. Выскочила, а они ушли. Уверена, что их смутил мой отказ и они бросили затею с продажей елки. Двадцать лет прошло, а они у меня перед глазами. (Юлия Соболевская)


Я шла из музыкальной школы. Мне было восемь. У торговых рядов стоял очень пожилой мужчина и тяжело дышал, держась за грудь. Губы его были синими, и видно было, что он не в состоянии позвать на помощь – крикнуть, помахать руками. Я долго крутилась рядом, но постеснялась подойти или позвать кого-нибудь. Прошло почти 50 лет. Все в моей памяти до мельчайших подробностей. (Элина Волкова)


Я в юности сообщила парню, в которого была влюблена, что у девушки, которой он заинтересовался, есть ребенок. Неприятно до сих пор. Я когда это говорила, уже понимала, что это подленько. Но Мироздание мне всегда ответку присылает. В этом случае тот сильно подросший ребенок приехал ко мне спустя много лет, и мне пришлось решать многие его вопросы. Хотя с мамой его мы были в юности знакомы, но вовсе не дружили. Но это не снимает с меня вины. (Nina Tonkelidi)


Когда мне было 14 лет, мы поехали с мамой в Санкт-Петербург. В момент выбора подарков решила что-то купить своей любимой учительнице по гитаре. Выбрала красивую миниатюрную картинку из янтаря. Прихожу на занятие, отдаю ей с радостью маленький подарочек, она достает картинку, и тут я замечаю ценник в 200 р. Она не подала виду, я тоже, но так было стыдно. Года четыре спустя приходила к ней за оставшимися материалами, разборами песен, накупила по дороге кучу разных подарков и проверила, чтобы не было ценника. Так сказать, возместила то ли ей, то ли себе. Но стыдно все равно. (Дарья Марченко)


Мы играли с братом, катались по очереди на дверце шкафа. Я, хоть и был младше на два года, был увесистее, и в один момент, когда очередь была моя, дверца громко хрустнула и просела. На шум прибежала мама и, не разбираясь, наорала на нас, отвесила брату затрещину и хлопнула дверью. Ужас и стыд был в том, что дверь сломал я, а наказали его. Он страшно на меня обиделся, а у меня не было слов. Сейчас я бы пошел к нему и извинился, но он чуть позже неудачно упал с дерева и умер. Ему было 11, мне 9. (Андрей Нифонтов)


Я убила котенка. (Анна Полуэктова)