Зимняя дорога на санках, обмен игрушками, страшилки про черную руку из глубин унитаза, сладкое тайком от мамы, прыжки со шкафа в тихий час, пластилин, кипяченое молоко с пенками, Ленин, ноги воспитательницы в колготках — и бесконечыный поток насилия и принуждения. Мы попросили наших читателей рассказать о том, как они ходили в детский сад. Огромное спасибо всем, кто поделился с нами своими историями.
В детском саду я понял, зачем человеку нужны колготки. Это чтобы он мог обкакаться больше одного раза в день. (Даниил Нечаев)
В четыре года мне удалось убедить всех девочек в группе раздеться догола. Летом, перед тем как вести нас на прогулку, нас всех сгоняли в раздевалку и воспитательница говорила одну и ту же фразу: «Девочки раздеваются до трусиков, мальчики до шортиков». Я проделал большую работу: я сумел убедить всех детей, что они понимают эту фразу неверно и что имеется в виду «включительно». Поэтому когда воспитательница в тот день пришла вести нас на улицу, все мальчики были в трусиках, а все девочки голые. (АЧ)
Воспитательница споткнулась о мою ногу во время раздачи обеда и уронила котлету. Подняла ее с пола и положила мне в тарелку. Я сказал: «С пола нельзя», а она мне сказала: «Таким как ты, Денисов, надо ноги отрубать». (adennoid)
Помню детский сад как ужасно скучное место с чахлой программой, не понимала, чего бы мне не посидеть дома одной, я ощущала себя самостоятельной и сознательной с раннего детства. (Julia Pryz)
В садике считалась юным гением, поскольку читала с четырех (и была посылаема в младшие группы читать вслух) и вдохновенно рисовала (помню стены садиковых коридоров, увешанные моими шедеврами). Воспиталка, Людмила Ивановна, была классической садисткой — за уши таскала, насильно пихала в детей ненавистную еду, заставляла сидеть на унитазах часами — вот это все. Мучила всех, кроме меня, потому что я же вундеркинд. Однако я все понимала и ненавидела безумную бабку всей душой, за страдания одногруппников. Однажды нас еще с парой-тройкой детей застали за показыванием писек. Остальные пойманные, кажется, были биты, а на меня она только укоризненно взглянула и сказала, что горько разочаровалась… Интересно, есть ли в чистилище местечко для таких вот педагогов? Если есть, то там они наверняка голыми коленками часами стоят в ванночках с крупной морской солью и жрут одни только комки из манной каши… (Оля Ко)
У меня была отличная воспитательница. Светлана Алексеевна, спасибо! (Елизавета Осипенко)
В детском саду был такой специфический запах. Когда, став взрослой, я чувствовала этот запах, появлялось чувство жуткой охватывающей тоски. Своим детям выбирала очень тщательно сад, в том числе такой, где не чувствовала этот запах. И еще помню, что меня не выпускали из-за стола, пока не доем. Поэтому все дети играли, а я сидела за столом и очень часто стояла в углу, так как была озорной. А еще помню, воспитатели любили говорить: «У тебя такие красивые мама и папа, в кого ты такая?» (Смирнова Марина)
У нас были две воспитательницы, и они нас били. Одна била больше, вторая чуток меньше. Помнятся и другие вещи, конечно, но своим детям я искала сад без русских вообще, как один из критериев. (Larisa Broido)
В первый день в новом детском саду отлупила мальчика прыгалкой до крови, потому что доставал. С тех пор все хулиганы меня боялись. Ну и конечно, принесла из детского сада множество ругательств, не зная, что это ругательства, решила дома блеснуть и вывалила это на бабушку. (Наталья Турбина)
Ходила в детский сад с лютой ненавистью. Хотя лично мне не перепадало — я была смекалистая и, например, умела оперативно реагировать на обход воспитателей во время сон-часа, заблаговременно принимая наиболее сонную позу, прикрывая глаза и не моргая под веками. А некоторые смекалистыми не были. И через щелочки между век я видела, как воспитатели их вытаскивали из кроватей, ставили босиком на пол и накрывали с головой одеялом. Это называлось «спать слоном». Стойла, надо заметить, не пустовали. Почему никто не рассказывал родителям — не знаю. Я рассказала, когда было мне уже 20+ лет. А тогда, в 90-е, это были достаточно лайтовые практики в череде садиковских унижений. Стоит ли говорить, что мои собственные дети идут мимо сада. (Ксения Резникова)
В саду мне, как ни странно, нравилось. И оттуда у меня два основных воспоминания.
Во-первых, у меня была подружка Саяна из Бурятии (они потом вернулись на родину), и мы с ней рассказывали друг другу страшилки и изощрялись, кто страшнее придумает! Это было очень увлекательно. К школе я уже потеряла интерес к теме, а многие, помню, только начали. Второе. Мама и бабушка в то время недавно покрестились, крестили меня и были вдохновленными неофитами, помогали восстанавливать храм. Так вот, я помню, что в садике еще везде висели портреты Ленина, а я рассказывала детям о Христе, громко, вслух. Рассказывала все, что узнала от мамы и бабушки! И никто из воспитательниц не был против, по крайней мере в открытую. (Наталия Пучкова)
Отвращение к молочным супам с плавающей вермишелькой и молочной пенкой поверх вот этого кулинарного изыска. Танец умеющих красиво плясать девочек (с украинскими венками на головах) как вечное напоминание о том, что ты не умеешь задорно плясать, недостаточно красива и совсем не вписываешься в коллектив. (Анна Кинтц)
В детсаду было отвратительно все, начиная со специфического запаха советского детского учреждения. Чужие люди приказывали тебе есть, когда ты не голодна, спать, когда ты не устала, рисовать, когда у тебя нет вдохновения, играть в неинтересные тебе игры. Там ты теряла право быть собой, и для меня это было непереносимо. Я стояла целыми днями возле окна и молча плакала. Через две недели бабушка поговорила с родителями и забрала меня оттуда навсегда. (Snejana Hill)
Особо и рассказывать нечего. Перелом переносицы как венец моего пребывания в саду, еще, конечно, отвращение к молочным супам и страшилки про черную руку из глубин унитаза. И альбомы из каляк-маляк односадовцев, которые регулярно вручались на дни рождения. (Виталий Виндзор)
Я ходила в детский сад недолго, месяца три. В первый день мне очень понравилось, так как на завтрак было какао и булка с маслом, я это любила. Потом не очень, потому что в группе оказался мальчик, который всех бил с разбегу головой в живот. Потом опять понравилось, потому что на прогулке я села в большой удобный сугроб и сидела там всю прогулку, любуясь солнышком. После этого у меня было воспаление легких, которым я болела с переменным успехом почти год, и в детский сад я больше не ходила. (Абузова Алена)
Спели с подружкой воспитательницам песню группы «Сектор Газа» — «Ява», в частности, строчку про подругу и цикл. Воспитательницы не ругались, а смеялись, но песню попросили больше не петь. (Анька Кожура)
Мне сперва повезло, детский сад находился прямо под окнами. Но я его все равно не любила, потому что предпочитала возиться в своей комнате и не очень тянулась к другим детям (хотя была в садике одна девочка, Алина, по воспоминаниям идеальная подруга, но ее семья быстро переехала, а фамилию Алины я, по молодости лет, не запомнила — до сих пор немного жаль). И еще меня мама забирала одной из последних. Помню, как по вечерам доставала воспитательницу бесконечным вопросом: «Вера Алексеевна, а скоро моя мама придет?» — бедная Вера Алексеевна… Послушав, как я пятилетняя не люблю «этот дурацкий садик», мама спросила, действительно ли я хочу из него уйти. И, получив восторженное «Да!!!», перевела меня в другой, до которого нужно было ехать на автобусе минут 20. Гениальное решение, конечно. С этим безобразием я сперва смирилась — интересно же, а новый садик был больше и современнее (середина 90-х на дворе, а там игрушки интерактивные, домик для Барби выше меня). По утрам там было принято проводить общие собрания, детенышей рассаживали за парты и вещали им что-то познавательное. И вот меня представляют коллективу:
— Ира, встань. Расскажи что-нибудь о себе.
— Я вчера смотрела фильм «Рэмбо-2»! (Кстати, была в абсолютном восторге: главгер на плоту, да по речке — красота!)
— Ира, это очень, очень плохой фильм! Больше не рассказывай такое. Садись.
Кстати, привычку делиться перед всеми чем-то «своим» тогда отбили раз и навсегда. Ну, а садик… Хорошо, что он скоро закончился. Школу я тоже недолюбливала, но там хотя бы иногда бывало интересно. (Ira Filatova)
Мой садик назывался «Звездочка Ильича». И действительно, несмотря на перестройку-гласность, идеологией накачивали с пеленок. Образование, особенно дошкольное, не успевало за пейзажем за окном. Так что за стенами садика уже буйно цвели кооперативы, играл «Модерн токинг», а у нас там — добрый и ласковый дедушка Ленин смотрит с портрета на нас, как мы рисуем, как мы играем, как хорошо нам сейчас. И ленту Ленин носил из простого кумача, пламенела она на груди у Ильича. И в этот день родился Ленин, лучший из людей… Все это до сих пор болтается в голове ненужным грузом. Вот, пожалуй, главное воспоминание о садике — Ленин-Ленин-Ленин. И тараканы. Их было так много, что мы находили на ковре в группе такие светлые полосатенькие кругляшки. Это были хитиновые панцирьки, оставшиеся после линьки юных тараканчиков. Мы их жевали… В общем, когда уже мой сын пошел в сад, в другом городе и в другой уже стране, я чуть ли не каждый день приставала к ребенку с идиотским вопросом — сыночек, ты видел тараканов? И всякий раз облегченно вздыхала. Нет — ни тараканов, ни Ленина. Какое счастье! (Valeriya Aguibalova)
В пять лет меня отдали в детский сад, и с этого момента с няней я жила только летом.
Тогдашние социалистические ученые придумали, что ребенок перед школой должен пройти «социализацию», что это даст хороший опыт общения в коллективе, чтобы в школе было легче. Социализацию я прошла, опыт получила. Такой, что будучи взрослой, испытывала тоску, только видя ограду любого детского сада. А ходить по садам мне пришлось немало — я стала детским врачом и проводила диспансеризацию. Дважды в год. В каждом из двадцати садов, прикрепленных к моей поликлинике. Разумеется, мой сын ни в какой сад не ходил. Вообще-то ничего ужасного в саду не было, конечно. Просто я была слишком домашним ребенком и ненавидела коллективизм. Жизнь хором по линейке и расписанию — совсем не моя стихия. И еще я всю жизнь не любила рано вставать, а начались эти ранние подъемы именно с детского сада. Из самого неприятного запомнившегося — обида на воспитательниц. Они болтали в тихий час и, взглянув на меня, одна со смехом сказала другой: «Слушает, аж рот открыла!» А мне их разговоры были до лампочки, у меня нос не дышал из-за аденоидов. Сама не знаю, почему эта глупая шутка меня так ранила. Но ранила, раз помню до сих пор! Из самого веселого — беготня по лестницам по дороге в медкабинет. Мы бегали и кричали всякие страшные ругательства, какие знали. Самое ужасное почему-то было «трепанация черепа». Страх наводило непонятное слово «трепанация». Ну и кричали мы это замогильными воющими голосами. А в остальном это был обычный московский детский сад конца шестидесятых — начала семидесятых. Назывался «Солнышко». Принадлежал, кажется, хлебозаводу. Каким образом тогда устраивали детей в ведомственный сад, точно не знаю. Максимум, наверное, конфеты заведующей. Группы были довольно большие, на них полагалось две воспитательницы и одна няня, она же уборщица и буфетчица. В современных садах помещение группы обычно разделено на спальню и игровую, иногда еще отдельный учебный класс бывает. Тогда же в типовом детском саду отдельных спален не было, а в огромной игровой после обеда дети сами ставили раскладушки, раскатывали матрасы и спали под тихие беседы и громкие окрики воспитательниц. Не всегда и спали, иногда показывали друг другу «глупости» из-под одеяла. За «глупости» нас, конечно, ругали, но смысла в этой ругани было немного — сортир-то был общий. Открытый, без дверей и перегородок, на четыре унитаза, которые дети называли толчками. В сортир загоняли партиями — трех девочек и трех мальчиков одновременно. Мальчики втроем писали в один толчок, а девочки, высоко задрав юбки, восседали каждая на своем. Юбки задирать велела нянечка, видимо, чтоб никто случайно не намочил подол. Ну и каких еще глупостей мы друг у друга не видели? Еще была запретная зона — буфет, куда приносили большие кастрюли и противни с едой. Там было горячо и опасно, оттуда гоняли строго. Когда ели, садились вчетвером вокруг столика, а нянечка разносила тарелки и следила, чтобы дети «хорошо кушали». Тех, кто «кушает хорошо», ставили в пример, а тех, кто ест плохо — стыдили. По этому же принципу выбирались нянькины любимчики. Особенно она любила Витю Полякова. Маленький худой очкарик на удивление много ел, и нянька просто млела от Вити. «Наш Витенька очень любит мучное!» — говорила нянька, закатывая глаза от восторга, и подкладывала Вите еще макарон. Кормили, кстати, в саду хорошо. Не в смысле вкусно, но без особой экономии. И мясо, и рыба, и курица на обед были в натуральном виде, а не в виде соевых сосисок, как тридцатью годами позже. Даже бутерброд с красной икрой давали каждый советский праздник. Но, конечно, вечная каша на завтрак и творожная запеканка на полдник — еда диетическая и невкусная. С запеканки в основном соскребали сгущенку. Из супа дружно выкидывали лук и морковку — сытые советские дети. За теми же столами, но уже в затылок, как за партами, сидели во время занятий. Из обязательных занятий старшей группы в то время было обучение чтению по букварю и рисование. Читать я уже умела и без этих занятий. На рисовании часто делали аппликации из заранее нарезанных воспитательницей кусочков цветной бумаги. Самое скучное в этих занятиях было то, что все должны были рисовать одно и то же — ветку мимозы на Восьмое марта, одинаковую распускающуюся ветку тополя, птицу у скворечника. Полет фантазии не приветствовался. Листочки были подписаны. У нас в группе было две Нади, поэтому на моих листочках было написано «Надя П».
Еще были дурацкие музыкальные занятия, где мы пели хором песни типа этой:
«Самолет летит,
Самолет гудит.
Ту-ту, ту-ту,
Я в Москву лечу».
Петь ходили в специальный зал, где стояло пианино. Там же проводились утренники — всякие мальчики-зайчики, девочки-снежинки, вот это все. Скучно невыносимо. Еще водили гулять. У каждой группы была своя веранда, с деревянным полом и крышей, чтобы гулять можно было и в плохую погоду. На этих верандах играли в игры, организованные воспитателями: «Колечко, колечко, выйди на крылечко», «Бояре, а мы к вам пришли», ручеек, испорченный телефон. Пока писала это, вдруг отчетливо поняла, что все, что я не любила в саду, было от заорганизованности, когда все вместе и по команде. А любые проявления свободы от навязанных действий вспоминаются, скорее, хорошо, или хотя бы без отвращения. На прогулке, например, можно было катать самосвал, нагружая его песком, давить ногами белые ягоды, которые громко лопались и скрипели под ногами, собирать красивые желтые и красные листья. Все это занятия более камерные — для одного–двоих, для маленькой компании. Зимой все дети становились неуклюжими, потому что одевали их как капусту. Красивых и легких курток и комбинезонов в те годы не было, а были толстые шубы и колючие рейтузы. На ноги детям надевали твердые валенки с галошами, бегать в такой амуниции было невозможно. На голову наматывался хлопчатобумажный платок, а сверху надевалась толстая меховая шапка, закрывавшая половину поля зрения, как шоры у лошади. Помню, что в самые морозы детей поверх шубы и шапки обматывали шерстяным платком, пропуская его под мышками и связывая концы на поясе. Мне мама еще и щеки мазала гусиным жиром, банка с которым стояла в холодильнике после новогодней трапезы. Правда, гусиный жир — это только чтоб доехать на санках в утренней мгле до детского сада, потому что в сильные морозы прогулки отменялись.
Пока вспоминала детскую одежду, поняла, что дресс-код — еще одна причина моей нелюбви к детскому саду. Девочкам нужно было ходить в платье или юбке, а штаны-то гораздо удобнее! Правда, в саду и мальчикам приходилось ходить в шортах, надетых на колготки, а это унизительно, так что завидовать особенно нечему было. Вообще же, я мальчишкам завидовала — у них и одежда была удобнее, и игры интереснее. Моя лучшая подруга Маша разделяла это мнение. Да и разве не каждому ясно, что машинки интереснее кукол, а походы и подвиги в тысячу раз привлекательнее оборочек и финтифлюшек? Бывало, мы подолгу обсуждали конкретные технологии: где чего отрезать, из чего что новое перешить. Не этот ли давний интерес занес меня спустя годы в детскую урологию? (Нет, это вышло случайно.) От детского сада не осталось живых фотографий, только пара казенных, постановочных, сделанных приглашенным фотографом. От лживой пошлости этих фотографий у меня зубы сводит. Если на фото девочка, в руках у нее кукла, если мальчик — самосвал. И вот сижу я с этой нелепой куклой и не знаю, как себя вести, держу ее в руках, как очень-очень молодой отец держит первенца — со страхом и брезгливым любопытством. Не могу без отвращения смотреть на это казенное фото. Я никогда не играла в куклы! (Надежда Пикалева)
Папин друг работал в издательстве при Министерстве морского флота и на каждый Новый год дарил нам календари с кораблями. Заканчивался месяц, и огромный лист доставался мне — на обороте можно было нарисовать столько всего интересного! На майском листе я начертил секретную карту: Москва — кривой овал в углу, широченная, в полгорода, железная дорога примерно на юго-восток, избушка в конце дороги, а под нею неуклюжая надпись «деревня Каратаево». Там живут бандиты, и нам — мне и моим единомышленникам из старшей группы детского сада № 536 — предстоит поехать туда и вывести злодеев на чистую воду. Как? На месте разберемся.
Тайком, под рубашкой, я принес карту в садик, мы с товарищами обсудили план операции и разошлись по домам. Конечно, о ней знали только самые надежные ребята. Впрочем, все остальные тоже знали. На следующее утро я шел в детский сад и чувствовал себя генералом. Детали нашего плана обдумаем после завтрака — такие вещи натощак не решаются, и вообще сегодня вторник, на завтрак — моя любимая манная каша. А потом можно отправляться спасать мир…
В раздевалке меня встретил личный шофер Димка — он любил вертеть в руках пластмассовый руль и бибикать.
— Привет! Тебя ждет Ольга Сергеевна, — и «повез» своего генерала в синих шортиках к воспитательнице.
Эта умная, строгая, терпеливая женщина мне пятилетнему казалась страшнее, чем Рананты-Рананты — двенадцатиголовое (примерно) чудище, которое мы с папой придумали однажды на прогулке. Персональный вызов к ней на ковер явно грозил неприятностями вплоть до высшей меры наказания — остаться в садике на пятидневку с ночевкой. В июне два балбеса — Алешка и Оля — сбежали из детского сада в Серебряный бор. На речку, купаться. Паника, милиция, чуть всесоюзный розыск не объявили, но балбесы вдоволь наплавались, нагулялись и вернулись сами. Ох, и досталось им… Алешкин отец — шофер, похожий на злого боцмана из мультиков, у него всегда ремень наготове. Олиных родителей я не знаю, но уверен, что и ей всыпали по первое число. А потом их оставили на пятидневку на целых две недели, им приходилось ночевать вдвоем в огромной спальне, только в дальнем углу, может быть, горел ночник возле стола нянечки, а сквозь широкие, во всю стену, окна заползала в спальню темнота.
— Доброе утро, Модест. Куда это вы собрались ехать? — спросила Ольга Сергеевна. И я струсил, испугался той ночи за окнами детсада, перед лицом своих боевых товарищей и верных подруг признался: никто никуда не едет, нет никакой деревни Каратаево, нет бандитов, не будет операции по их разоблачению, а секретную карту я сам нарисовал в воскресенье после обеда. Я фантазер, выдумщик, врун.
Ребята молчали. Они верили в мои сказки. (Модест Осипов)
Воспиталки не разрешали ходить в туалет в течение тихого часа. Когда дети говорили: «Я хочу писать», в ответ слышали: «Писай в кулак». Бывало, что так и делали.
Воспиталка что-то читает группе, а Сережа Д. отвлекается и отвлекает других (подвижный был мальчик). Сначала воспиталка пообещала, что заклеит ему рот, потом действительно это сделала — с помощью бумажки и канцелярского клея. Хорошо запомнился момент, как он сидит и поддерживает отклеивающуюся бумажку. Перед каким-то праздником мы с Сережей Д., перевозбужденные, бежали в одну и ту же дверь, но с разных сторон. Дальше точно не помню, но после столкновения у меня из носа пошла кровь, было немного больно, но я не переживал, потому что праздник и веселье. Но Сережа Д. перепугался (может быть, того, что на этот раз ему воспиталка еще что-нибудь заклеит).
Однажды Андрюша И. (борзоватый был мальчик) достал Мишу Т. (спокойный был мальчик). Тот треснул Андрюше пластмассовой лопатой по тыкве и сразу же ушел с территории сада. Представляю, как обделались воспиталки — у одного кровь на башке, а другой ушел в неизвестном направлении.
Одна девочка во время вечерней прогулки попросилась зачем-то в группу, а воспиталка ей отказала. Тогда она улизнула и попробовала открыть замок палочкой (сообразительная была девочка). После прогулки замок не открывался и воспиталки не знали, что делать, но пришел мой папа и всех спас: он намочил газету, наложил ее на стекло вверху двери, ударил гаечным ключом и открыл замок изнутри.
Столовые приборы были «с ключиком» и «без ключика» (форма клейма на обратной стороне). Тех, что «с ключиком», было меньше, поэтому было круто, когда у тебя такая вилка. (Леонид Марин)
Воспитательницы в мыли посуду, а дети прыгали со шкафа. Кажется, упоминался человек-паук как идейный вдохновитель. Надо было залезть сначала на спинку моей (!) кровати, потом через окно между комнатами на шкаф и вниз. Мальчики меня коучили, и мне очень хотелось, но к своему тогда глубокому стыду я ни разу не спрыгнула. (Мария Мелитицкая)
Плохо ходила. Самое смешное, что ходила в сад в одну группу с будущим… бывшим мужем. Много осталось забавных фото с детских праздников, где он зайчик (ха-ха), а я снежинка, смешно… Но кроме этого забавного момента, больше ничего веселого не могу вспомнить. При слове «детсад» вспоминается утренняя тошнота на завтраке при виде каши, раздражающий свет ламп зимним утром, когда хочется обратно в кровать, а не вот это фсе. И вечное ощущение покинутости советского дитя, которого сдали в сад, из окна которого виден родной дом… (Olga Markusheva)
Я застала один из первых частных детских садов в России. Понятное дело, неофициальный. Просто женщина предпенсионного возраста сидела с детьми у себя дома. Пока родители в начале 90-х постигали основы капитализма, некоторые дети жили у нее на пятидневке, одна девочка — аж на семидневке. Прекрасное было место: можно привести ребенка в любое время, распорядок дня подчинен здравому смыслу, а не программе, а пока ждешь маму, смотришь «Санта-Барбару». (Катя Гольдовская)
Я помню, например, такую сцену: пустая комната, все дети ушли на прогулку, и только мы с подругой (мы до сих пор, кстати, дружим) сидим над стаканами кипяченого молока. Молоко давно остыло, но там ПЕНКА (а мне и без пенки от молока плохо), а мы не можем встать из-за стола, пока его не выпьем. А потом приходит нянечка и разрешает нам по-тихому вылить молоко в раковину. Или, например, как мама чистила дома апельсин — надо было ножом срезать корку одной длинной лентой — это чтобы я потом в детском саду сделала ей открытку на 8 марта. Ну или как все скакали в тихий час, и одна девочка — дочка воспитательницы — учила остальных детей креститься: «Сиська, сиська, лоб, пиписька!» (Zuerich Marina Skepner)
Хорошо ходила! Первые годы своей жизни я провела в селе Сростки на Алтае и посещала там ясли, где нянечка называла нас пиздючонками. Потом меня привезли на историческую родину, в город Ленинград, где я пошла в детский сад при Академии Наук СССР. Первое мое появление в саде ознаменовалось тем, что я вошла в младшую группу (мне было три с половиной), огляделась и сказала воспиталке: «Не думаю, что мне здесь рады». (Нелли Шульман)
Меня отдали в ясли в 3 (три!) месяца. Но днищем я считала пятидневку. Один раз оставляли. (Александра Смирнова)
Я пошла в сад в четыре года, очень смутно представляя себе, что есть такой язык иврит, и на нем, наверное, кто-то даже говорит. Как следствие, все доступное время я тусила с воспитательницей младшей группы, которая была русскоговорящая. Кажется, тогда я усвоила, что с преподавателями в среднем намного интереснее, чем с ровесниками. (Vera Margulis)
С ненавистью ходила в сад, но к семи годам уже чувствовала себя ветераном. Отчетливо помню, как однажды летом мы играли в маленьком домике, бросали шарик из пластилина друг другу. Было жарко, пластилин был очень мягким, а я бросила в мальчика, который мне нравился, в Олега Свиридова. Попала… прямо в макушку. Девочки, Марина Зибаева и Таня Щур, пытались ему помочь, но только размазали в полголовы. Олег стал похож то ли на рептилию, то ли на панка с хаером, разревелся. А у нас была страшная и ужасная, гроза всего детсада, воспиталка Щукина по прозвищу, конечно, Щука. В какой-то момент девочки нашли меня на террасе и позвали на разборку. Я шла с ватными ногами и думала, что вот партизанов фашисты мучили, и это было страшнее. Очень хорошо помню, как шла. (Екатерина Винник)
Хорошо ходила. Осталась даже с тех пор пара дружб, которые начинались с обмена игрушками. Вставать по утрам не любила, но прекрасно помню ощущение радости, когда за окном темное позднее зимнее утро, а мы сидим в тепле и играем в домино, где вместо точек нарисованы фрукты. Уроки танцев, на которых меня всегда приглашал один и тот же мальчик — трогательные воспоминания о первой симпатии.
Кормили вкусно, а ела я медленно, и иногда воспитательнице/нянечке приходилось половину тихого часа ждать, когда я доем свою порцию. А однажды я воспитательнице на какое-то замечание выдала: «Вы такая же злая, как моя мама!» — хотя мама у меня не злая, просто строгая. (Natasha Pankova)
Ходила в детский сад преимущественно со скандалом. Меня отдали прямо в ясли. И в яслях я врывалась по полной. Я не ела «местную» еду. Никакие уговоры и угрозы, никакие углы и лишение игрушек не помогали. Не спала днем. Ну вот не спала. Гордо тусила в углу, потом, говорят, просто сразу вместо тихого часа шла в привычный угол. Мама почти через три недели моей забастовки додумалась, что можно попробовать давать мне еду с собой. Домашнюю еду я четко определяла и ела. Поскольку с четырех лет все лето я проводила в пионерском лагере с мамой, оттуда я привозила прекрасные песни, которыми немедленно делилась со всей группой. Поскольку мама в пионерлагере была «педагогом-организатором», организовывала я всех на раз. Один раз выгребла от воспитательницы Евгении Францевны (страшно ее боялась) наказание до конца дня за то, что на прогулке организовала группу «пиратов». Мы взяли «ножки» от листиков каштана (они должны были изображать трубки), ходили строем вразвалочку, «курили трубки» и пели песню: «Мы корсары, люди моря, мы гуляем на просторе, мы росли без букварей, знаем карты всех морей». За эту «выходку» я провела время после прогулки и до конца дня в углу без игрушек и без игр, и маме было сказано, что «ваша дочь вносит деструктив и деморализует всю группу». Мама, конечно, послушала с серьезным лицом и покивала, а по дороге домой хвалила меня за то, что я запомнила весь текст. Историю про деструктивных пиратов потом рассказывали друзьям. (Анастасия Бондаренко)
Никак не ходила (бабушка, няня, «ребенок слишком впечатлительный»). Помню, как стою снаружи и с завистью смотрю на освещенные окна, ведь там маленькие столики и стульчики, орущая компания детей и запах садовской манной каши, в котором чудилось мне нечто райское. Надо ли говорить, что дома каша была с тремя сортами варенья и любые игрушки. (Анастасия Воскресенская)
С большой-большой любовью вспоминаю садик. Говорят, что пока мы там тусили, там была стройка, и я каждый день приносила новый матерный словарный запас, но я этого не помню, а помню, как нас водили гулять в поля одуванчиковые, а потом мы этот пленарный опыт как-то по памяти рисовали гуашью. Как делали салат из осенних листьев. Почки на липе после дождя трогала. Как мальчики устроили сложную конструкцию из деревянных цилиндров и брусков, там толкнешь один — выскакивает другой, и на вопрос, что они там по кругу делают, отвечали: «Деньги зарабатываем». Помню вкусную еду! Только кефир на полдник с неразмешанным сахаром не любила. Наш добрый коп воспитательница Валентина Петровна и злой коп Клавдия Георгиевна (хотя это все условно, она просто была чуть построже). Нянечка Оля, которую я замучила писать мне письма в игрушечный почтовый ящик, а я чтоб отвечала. Бантик сиреневый на голове «как прибили так и держится» чтоб воспитатели завязывали, а с моих коротких прямых волос он сползал постоянно, и коса не получалась. Мальчик Дима, к которому приходила в тихий час бабушка и приносила тайком сладкое. Два моих жениха Сережа и Виталик, за кого в пять лет замуж-то выходить?! Как один мальчик походил-походил да и уехал с семьей в другой город, а потом прислал нам оттуда чеканку из фольги! И клейстер как нам варили (вот отчаяние, ничего никогда аккуратно не получалось). Зато стволы березки рисовала сразу натурально-криво, и всем по принцессе. (Ira Polubesova)
Ой, садик… я не сплю днем, ни в детстве, ни в 55. А надо было спать и ни в коем случае не проситься в туалет. Когда Надежда Захаровна замечала, что глаза открыты, подходила и стучала кулаком по лбу. В 5 классе я ей случайно отомстила, зашла со своим хомячком под кофтой забрать соседского малыша из того же садика. На площадке была Надежда Захаровна, зачем-то попросила покараулить ее не закрывающуюся сумку. Посадила в сумку хомячка, он успел опорожниться как следует. До сих пор радуюсь, что успел! (Виктория Кольцевая)
В детсад меня отправили социализации ради, мама очень о ней беспокоилась. Потому что я была болезненным ребенком из привилегированной семьи и оторвана от народа. То, что я проводила немало времени в больницах, которые в позднесоветские годы для детей были чем-то вроде концлагеря, и как-то там (хреново) выживала, социализируясь по мере возможности, мама не осознавала. Чтобы закалить меня перед школьной жизнью, случился визит в старшую группу детского садика. Продлился визит один день, после чего я слегла в нервной горячке, как героиня повести XIX века.
Запомнилось впечатление, что я опять в чем-то вроде больницы, только вообще без повода, потому что не больна. Столовская вонь. Страшенные незнакомые орущие тетки. Какой-то сильно сопливый мальчик, которого нужно было взять за руку, несмотря на то, что ею он вытирал нос. Ужасный туалет для старшей группы — отдельный домик во дворе, дико грязный и вонючий. Запредельно дурацкая совместная игра, в которую нужно было играть по непонятным мне правилам. Крики, вопли, визги. Невозможность от всего этого спрятаться хоть ненадолго. Не зашел мне садик, короче. (Кира Фатеева)
Вслед уходящей маме начинала причитать в стиле плача Ярославны нараспев: «Мамочка моя родненькая, на кого же ты меня оставляешь, на кого же ты меня покидаешь?» Мама была молодая и впечатлительная. В общем, в садик ходила две недели. (Анастасия Ким)
Я ходила в садик сперва с капризами, а потом с радостью. Мама прибегала в обеденный перерыв, чтобы скормить мне бутерброд с икрой (уж не знаю, где она ее доставала, мы не Рокфеллеры, если что). Воспитательница у меня была вообще замечательная. А, еще однажды я укусила девочку за то, что она прилепила на меня жвачку. Она после этого плакала, и у меня есть даже групповая фотка, где она зареванная, иначе я бы не запомнила этот инцидент. (Алина Быкова)
Плохо. Приводили — температура до 39, уводили — падала до нормы. (Екатерина Петраченко)
Я в саду устраивала диктатуру и требовала безупречного исполнения придуманных мной порядков. Правда, в сад я ходила примерно раз в неделю, но этого хватало, чтобы поддерживать антураж. А когда мама меня отводила, я ползла за ней и выла — какая же ты мать? Зачем ты бросаешь меня в пучину одиночества?! (Nastya Tikhomirnova)
Я сбегала. К маме на работу, пряталась там в кабинете ее заведующей. И следила за поиском. (Леся Танасова)
Я ходила в детский сад хорошо, но при одном условии — все мои одежки: трусы, майка, колготки, платье и все вообще, на момент утреннего надевания на меня должны быть теплыми. Поэтому папа стоял с утюгом и гладил по одной вещичке, а мама — надевала, по конвейерному принципу. Иначе — ор и скандал. И чтоб шарф не кусался, конечно, и шапка, иначе тоже ор и скандал. (Victoria Markova)
О, я обожала детский сад. Помню первый день, когда мы пришли с мамой, просто познакомиться с директрисой и посмотреть на детей, — я стояла как завороженная и спрашивала себя: что это за волшебное место, где столько веселья? Позже помню много захватывающих приключений: совместное ожидание выхода циклопа из чащи (все дети уже читали мифы древней Греции), классическое прилипание языка к перилам зимой, а также дядю «тракториста» (покатай нас, дядя!) — работника Ботсада (сад был в Ботсаду) и много всего прочего. Была любимая воспитательница, которая пару раз водила меня вечером к себе домой к большой собаке (когда папа опаздывал меня забирать). Ну и конечно, жалобы мамы: ты что же, по мне совсем не скучаешь? А другие дети, рассказываешь, бывает, грустят по маме днем… (Вера Медведева)
Попыток отправить меня в детский сад было две, и обе провальные. В первом садике я просто ревела весь день, не просыхая, и меня вернули домой к вышедшей на пенсию бабушке. Во второй раз мне хотя бы разрешили иногда сидеть в сторонке с книжкой, но в остальное время я все равно ревела, и каждое утро начинала ревом: «Я сегодня в садик не пойду!!!» В результате бабушка с кем-то договорилась, и меня отправили в школу на год раньше. Через 26 лет после этого я была беременна старшей дочерью, а каждую пятницу мне надо было ходить на очень ненавистные мне курсы, необходимые для некоторого повышения по работе. Отсутствовать разрешалось только на 10% лекций, и я берегла их на первые недели после родов. И вот я родила в некоторый вторник. В четверг выписалась, моя мама приехала нам помочь. И вот в пятницу встаю утром и понимаю, что у меня теперь ребенок и что я сегодня не иду на курсы. И у меня в голове что-то щелкает, и я с чувством говорю: «Я сегодня в садик не пойду!!!» — и мама сразу понимает. (Sivan Beskin)
У меня было два садика, первый я помню плохо, потому что часто болела, но там вкусно пахло пшенной кашей с маслом, и я почему-то хорошо помню, как там было тепло и уютно на кухне, хотя по идее детей туда не должны были пускать. Второй садик я помню хорошо, там было весело и у меня было очень много друзей. Мы очень много там играли, придумывали игры, в мушкетеров, в пиратов. Еще помню, что надо было спать днем, но я не спала, а читала тайком или думала. Помню, как жевала пластилин. В пять лет ездила в детский сад на выезде в Рощино, там было хорошо, хотя грустно без родителей. И я там то ли увидела, как от шаровой молнии сгорел отдельно стоящий лазарет, то ли мне это приснилось. Но помню очень отчетливо. Еще помню, как меня забирали одну из последних, и я очень любила сидеть у окна и смотреть, как зажигаются окна в доме напротив. Еще помню, как меня на саночках возили иногда, хотя садик был совсем рядом. Но всех возили, и я упросила папу меня тоже на санках привезти. (Дина Беркгаут)
Я в садике была уверена, что ложку надо держать зеркально человеку напротив. На меня орали, но я продолжала «зеркалить». Потом оказалось, что я банально была левшой. Садик — это было ужасно. (Lara Troyanovsky)
Меня мама стеснялась забирать. Я была наказание божье (объективно), мне все нравилось — вокруг меня люди страдали. Забирал папа. Все выслушивал, кивал. И еще я днем не спала. А лежать заставляли. И однажды во время сончаса я потянула за ниточку. А у нас как — стульчики с одеждой стояли между раскладушками. И это была не моя ниточка. Короче, когда хватились, от прекрасного гэдээровского вязаного платья Жанны Назаровой осталась коротенькая кофточка с рукавами. (Ася Михеева)
Именно в садике испытала впервые (и запомнила!) невыразимое мучительное чувство, описание которого было обнаружено в 20+ лет у Сартра в «Тошноте». (Valkova Olga)
Два ярких момента.
1) Я нечаянно чуть не прибила свою лучшую подругу. Каталась на дверце шкафчика в раздевалке, а секция оказалась не прикреплена к стене, и рухнуло несколько шкафчиков. Еще и аквариум с рыбками стоял наверху, вот он погиб. Подружка выжила.
Что удивительно, не помню ни капли стыда или неловкости. Всем детям в группе велели купить по рыбке, а мы покупали аквариум. Собственно, поездка на птичий рынок за аквариумом — это было неплохое приключение.
2) А вот этот эпизод оказал влияние на пищевое поведение на всю жизнь. Я в детстве очень любила покушать (да и сейчас люблю, что греха таить). И вот как-то нам дали тушеную морковку с котлетой. Котлеты я любила, а морковку — нет. И решила сначала съесть морковку, чтобы напоследок вознаградить себя котлетой. А воспитательница увидела, как я мучаюсь над морковкой, сжалилась и забрала у меня всю тарелку, вместе с котлетой! С тех пор я никогда не оставляю вкусненькое на потом, а съедаю все равномерно.
А, еще вспомнила момент: меня отдали летом в садик у бабушки в другом городе (зачем-то), нас вывели гулять на площадку. Все интересные лазалки и качели были заняты, и я побрела искать, где бы себе поиграть (видимо, мысль о том, что можно поиграть с другими детьми, меня не посетила). Нашла шикарный кораблик, с палубой и штурвалом, на который почему-то никто не претендовал. Самозабвенно играла там в одиночестве, пока меня не нашли взмыленные воспитательницы — оказывается, я зашла на площадку другой группы (потому там и пусто было). Это под три года мне было. (Anastasiya Shurenkova)
Я не любила есть, а воспитатели заставляли. Поэтому часть еды я складывала в карманы фартука — мне мама пошила, а часть прятала за щеки. По воспоминаниям мамы, когда меня забирали из сада, часто у меня за щеками была еда. А еще я ненавидела детсадовский омлет — такая дрожащая субстанция — это вообще был кошмар моего детства, при попытке положить в рот хоть кусочек меня рвало, и что сегодня на завтрак будет омлет, я слышала сразу, как только мы заходили в садик. До сих пор не могу его есть. Еще отдельная песня — кипяченое молоко на полдник с пенкой, но ее хоть можно было выбросить. А еще помню страшные истории, как Черная Рука Идет По Городу, которые мы рассказывали, спрятавшись от воспитателей. (Елена Ромика)
Самые приятные воспоминания. Чудесные воспитатели. Веселые утренники. Первая любовь. Первые подружки. Множество забавных фото, которые и сейчас иногда с удовольствием пересматриваю. (Валерия Гриневич)
Ужасно, но в мире второго, плавающего в супе, и прочей повседневной дичи у меня была одна радость — занятия по коммунизму. На заре 1989 это уже не было мейнстримом, но наша воспитательница с дичайшим пафосом рассказывала про «нашего великого вождя и учителя Владимира Ильича Ленина». Интонацию не передать, но это был прям моноспектакль каждый раз. Воспитательница, вероятно, была слегка безумна, но я эти занятия обожала. (Nina Milman)
Самое страшное для меня были ясли: я вообще не мог понять, что это и чего от меня там хотят. Почему именно это моя кровать, и почему зашедший ремонтник не хочет забрать меня оттуда. Садик оставил смешанные чувства. Сам процесс перемещения туда я не любил. Там до самых дверей с кухни несло горелым, и это был запах какой-то безнадеги (как и запах хлорки в поликлинике по утрам). Еще там заставляли спать днем — ни разу у меня не получилось заснуть, и я чувствовал, что виноват. И «мальчик, который ничего не ест» — это тоже был я. Помню фразу: «Кто не доест вовремя, второе положат прямо в первое». Были довольно стремные эпизоды, например, кто-то написал мимо горшка, а нянечка пригрозила узнать, кто и отрезать письку (даже ножницы принесла). Не то чтобы я был виноват, но про вероятность судебной ошибки я уже тогда догадывался. Как-то раз за нарушение тихого часа наказали тем, что я должен был застилать и расстилать кровать до конца отбоя.
Зато воспитательница Светлана Федоровна была доброй, она рассказывала про пионеров-героев и соратников Ленина, это мне нравилось. Еще нравились утренники и подготовка к ним, музыкальные занятия, изображать украинца на празднике, где полагалось представлять детьми многонациональный советский народ. Когда мы стали петь прощальную песню «До свиданья, детский сад», я расплакался, потому что, кажется, впервые осознал недолговечность всего и смысл слов «больше никогда». (Alexander Berezhnoy)
В детском саду я дружил с девочкой, которая фонтанировала идеями. И все эти идеи требовали немедленной проверки и реализации, иначе она обидится. Сразу скажу честно: иногда ей приходилось обижаться, потому что интересно ей было, как правило, что-нибудь вроде: «А что будет, если спрыгнуть с козырька подъезда вниз головой?», или: «А можно ли проглотить кусок кирпича?», или хотя бы: «Что почувствует человек, если стукнуть его лопаткой по голове?», а проверялось все, естественно, на мне — мы же друзья, а она девочка. В какой-то момент ей стало интересно, насколько глубоко можно засунуть шпильку человеку в ухо, и она проткнула мне барабанную перепонку. Было много шума, больница, скандал и все такое. Когда я вернулся обратно в садик, она подошла ко мне с серьезным лицом и сказала: «Я поняла, в чем была моя ошибка. Ухо не то. Нужно другое!» И с этими словами вогнала мне шпильку в другое ухо. Больше мы с ней не дружили. (Петр Борисович Мордкович)
У нас воспиталка была люто православной. Промывала нам мозги регулярно. Но запомнилась другим. Мы страшно не любили сончас в ее смену. «Приятных снов» в ее исполнении всегда звучало диким ором, как будто мы на плацу: «Глотки позатыкали! Ссать всем в штаны!» Я на работе теперь коллег так прошу вести себя в кабинете потише. Работает. (Антонина Гороховская)
Звонкий весенний день, на улице капель, обед. Я сижу за столом в чавкающей тишине, грызу кислый капустный хрящ из того, что звалось щами, и размышляю: «Мне сейчас четыре, выйду я отсюда в семь. Мне еще три года эти мерзкие щи жрать!» Такая безнадежность, что запомнилось навсегда. Правда, потом пошел в школу и резко осознал, что лучше бы щи. Даже снилось потом, что напросился к ним назад. Как-то была стократ уютнее жизнь, и я был любимцем у воспитательницы, хотя и не злоупотреблял. Вообще детсадовских воспоминаний много, на книгу хватит. (Егор Чащин)
Меня сдавали на пятидневку (это когда с понедельника по пятницу ночуешь в саду), поэтому ужаснее места в моей жизни не было. И даже беззаветная любовь к трехлетнему хулигану Лешке, о чем я рыдала на горшке дома в выходные, не могла раскрасить эту хмарь. И даже беззаветная любовь ко мне его друга Женьки, рыдавшего об этом у себя дома на горшке, — тоже не могла. Дети были слишком злые, обидно обзывались и больно дрались. Тогда на прогулках я решила копать тоннель в метро. Когда меня через два месяца за трусы из него вытащили, мама задумалась и перевела в сад поближе, где ночевать уже не надо было. Дети там оказались тоже злые, пришлось зарабатывать репутацию: рассказала пару сказок народов мира, а когда воспитатели прочухали, что у них появился час свободного времени и стали высаживать вокруг моих сказок всю группу и уходить — перешла на Гофмана. Потом были главные роли в спектаклях, ответственное «за старшего» и лучший кусок арбуза на полдник вкупе с подобострастием хулиганов. Тернист был этот путь, чо уж, но в школу потом совсем не хотелось переходить. (Елена Отрадинская)
В детском саду было не ужасно, но и не слишком хорошо. Там я давилась печенкой и доедала за другими страдальцами красную икру, жевала кислые листья барбариса и липовые почки. Выдирала тайком перья из подушки, дважды теряла запасные труселя во время купания в уличном бассейне. Лизала зимой железную ракету, играла в войнушку. Была Главной Украинкой на утреннике, ненавидела воспитательниц за то, что ели мороженое при нас и дважды заставили группой бить драчуна Кольку. А однажды увидела из окна, как полыхает крыша садиковской веранды. И садик был не мой, и веранда не наша, но было и страшно, и стыдно-радостно. Теперь прохожу мимо своего садика — улыбаюсь. А своих детей не отдала, дома росли. (Марина Тихонова)
Я не спала на тихом часе. Совсем. Мало того, что не спала, еще мешала спать соседям. Ковыряла заколкой стену до кирпича. В итоге меня переложили на кровать рядом с входом. И весь тихий час воспитательница сидела на моей кровати, а я прикидывалась, что сплю. Не пойму до сих пор этого, почему мне нельзя было (а я читала с пяти лет) дать в руки книгу, и я спокойно могла бы читать в тишине. И никому не мешать. Ну и отдельно доставляло молоко с пенкой. Зачем надо было заставлять его пить, когда мне от него было плохо, я тоже не понимаю. (Лидия Симакова)
Лешка на веранде ударил меня кулаком в нос, разбил, кровь просто хлынула. Я очень разозлилась, и пока воспитательница к нам бежала, отлупила его по голове так, что он рыдал. А я нет, но в крови я была спереди вся, до обуви. Я рано научилась читать, и тем неимоверно бесила всю группу. Бойкотов и драк хватало более чем. (Мария Чаплыгина)
Я «плохо кушала». На самом деле меня начинало тошнить до рвоты от одного запаха садовской столовой — кажется, это гнилая тушеная капуста, больше нигде этот запах не встречала. И еще от запаха вонючей тряпки, которой нянечка прямо передо мной стол вытирала. Надо было после тихого часа выпить стакан молока — с пенками, и съесть кусок батона с толстым слоем масла. Я сидела над ними, борясь с тошнотой (вырвет — заругают и будешь ходить до вечера вся грязная и вонючая, дети будут обзывать), меня пересаживали в кухню, чтобы съела, пока все дети уже играют. Там запах был еще хуже. Отдавая меня родителям, воспитательница говорила: она ничего не ела; вы ее дома не кормите, приводите голодной. (Ольга Олейникова)
Мне запомнилось больше всего, как воспитательница перед тихим часом нас построила, заглядывала выборочно в глаза и спрашивала: «Ты посикал? Ты посикала?» И вот она мне не поверила и говорит: «По глазам вижу, что ты лжешь. Иди и прямо сейчас посикай». Я с горящим лицом, конечно, пошла, но было уже нечем, поэтому я просто вернулась и сказала, что типа done. Она еще раз посмотрела мне в глаза и говорит: «Теперь вижу, что правду говоришь. Иди и лгать больше не смей». Я тогда очень сильно впечатлилась, что такое в принципе в мире взрослых возможно.
Я и так им не сильно доверяла, а тут просто вообще чуть не взорвалась от негодования и ужаса. До сих пор, когда слышу в свой адрес слово «лгать», еле сдерживаюсь, чтоб в ту же секунду не втащить. (Neanna Neruss)
Я была на пятидневке и бесконечно болела. Но домой не отдавали детей болеть, а поселяли в отдельные боксы изолятора (шлю привет моему психотерапевту!). В изоляторе я прожила примерно два года. Из группного периода, послебоксового, помню, что над кашей с завтрака я обычно сидела до обеда. И помню, как больно косички заплетали воспитатели. Самое интересное, что не помню ничего хорошего, ни праздники, ни ребят. (Светлана Викторова)
Помню, что садик там, где мы жили, любила, у нас был бассейн, качели на площадке, которые мы каждую зиму лизали и прилипали языками, все как у людей. А у бабушки на юге, куда нас отправляли каждое лето примерно с мая по октябрь, терпеть не могла (там нас тоже сдавали в сад, так как бабушки и дедушки все работали). И почему-то главное воспоминание о том «летнем» садике в Одесской области — молоко с пенкой и мои вечно сбитые в кровь колени. (Galina Makarenko)
Это было невероятно уныло. Не травматично, а просто скучно. И вспоминать поэтому не хочется. (Екатерина Кадиева)
О! Это прекрасная история! Мы жили на Лиговке, напротив Московского вокзала, в доме на углу Лиговского переулка. Мой первый детский сад был на Садовой, напротив Михайловского сада, где мы и гуляли. В туалете не было унитазов. Были такие чаши в полу, как на вокзале, и мы ходили втроем. Один приседает — двое держат. Нам примерно по три года. В группу, которая располагалась на последнем этаже, мы шли друг за другом по одному, на верхней лестничной площадке нас ставили лицом к стене, руки за спиной, и по одному бегом мы шли после прогулки в группу. Это 1979 год в Ленинграде. Помню сильнейший запах кошачьей мочи от стен на лестнице.
Воспитательница пожилая была. Видимо, в 1930-50-х нормально поработала. Потом я рассказал об этом деду и упомянул, что там очень жидкая каша и ее мало. И в 1980-м я ходил в другой детский сад, под окнами квартиры деда. (Илья Иткин)
У всех воспитательниц в нашем садике были звериные фамилии: Медведева, Зайцева, Волкова. Большую часть звали «Валентина Николаевна», это было удобно. А им было удобно, что я хорошо читала: меня сажали перед группой с каким-нибудь «Золотым ключиком», я читала, а они пили чай. Садик был под окном, утром уходила я туда сама, а забирать должны были родители. Я терпеливо ждала, пока заберут, доходила до подъезда, говорила «пока-пока» и шла обратно в садик: там была тусовка, нормальные детские площадки, домики с вечным запахом залежавшихся экскрементов, за забором — лес. Во дворе же не было ничего, кроме одиноких качелей. Понятно, что прогрессивная молодежь зависала в садике. (Ася Анистратенко)
Одна воспитательница решила отучить нас с подружкой есть снег. Она набрала два больших кома из сугроба — больших таких, чистых и пушистых кома, — пришла с ними к нам и, сев напротив, предложила их нам: мол, мы будем их есть, а остальные смотреть, как мы это делаем. Ну мы и съели. Воспитательную нотку этого действия никто из нас не уловил тогда, а я и сейчас не улавливаю. Вообще в детском саду мы ели много неуставной еды: именно там я впервые попробовала траву, ранетки, рябину, листья и орешки липы, сырую картошку из лужи (не подумайте чего: мы ее почистили от кожуры перед употреблением! Ногтями). А еще таскали с обедов кусочки хлеба в трусах (в кармане быстро запалят и отберут, а так можно протащить и съесть его с друганами в укромном месте за шкафами). Правда, моя мама положила этому конец: узнав от меня, что дети таскают хлеб, она провела расследование и выяснила, что хлеба нам категорически не докладывают — воруют. Поэтому вместо полагающегося куска дети получали осьмушку от него. Лавочку прикрыли. Мы, кажется, печалились не меньше поваров. (Ксения Ильина)
Меня привели в сад годовалой и уже умеющей разговаривать (но об этом забыли предупредить персонал). Мама отдала воспитательнице бутылочку с манкой, чтоб мне выдали на тихий час для засыпания. От шока я промолчала весь день, но вечером, когда пришел папа, посадил меня на шкафчик и спросил: «Анечка, ну как тебе?» — я громко и четко сообщила: «Тетя маньку не дала, сказала — спи, сука!» Короче, в сад в следующий раз меня отвели через год. (Анна Соловьева)
Место в профсоюзном детсаду в центре Москвы, в котором можно было оставлять ребенка с ночевкой, казалось моим родителям в начале 80-х большой удачей, и они какое-то время не разделяли моей ненависти к системе и ровесникам. Пришлось использовать систему в свою пользу… Ночная «надсмотрщица» была на редкость пофигистичным и неприятным человеком и, в отличие от «дневных», хоть как-то считавшихся с наличием у меня аллергии на молочное, регулярно пыталась запихать в меня, вместе со всеми, стандартный ужин из стакана молока и каши/творожной запеканки. Реакция моего организма не заставляла долго ждать, и часа через три я начинала выдавать съеденное обратно, пополам с желчью. Мне по инструкции вызывали скорую и везли в Филатовку, где я валялась примерно полторы недели с моими книжками, относительно нормальной едой и без необходимости общаться с окружающими. К третьему залету в больницу за пару месяцев мой мозг радостно сложил два и два, после чего я точно поняла, как избежать детсада — пытаться съесть ужин! Еще через пару месяцев родители сдались, и общим семейным советом было решено, что я достаточно взрослая в четыре года, чтобы оставаться дома сама и в случае необходимости сварганить бутерброд. (Мария Горин)
У меня о садике очень мало воспоминаний и очень позитивное ощущение, что было весело, а меня вроде в летний лагерь с садом отправляли. А дочь… Звонит воспитательница (по голосу непонятно, то ли плачет, то ли ржет), потеряла мою и подружку ее после прогулки, обыскала всю группу, спальню, туалет, раздевалку, бегает орет имена, пробежалась по этажам и группам — нету, сбегала к охране — не просачивались через забор, обегала снова сад, чуть не плачет уже, — а они залезли в трусах каждая в свой шкафчик, сидят там и хихикают, террористки трехлетние. (Ольга Кузнецова)
В моем первом детском саду воспитательница говорила: «Не люблю я этих Водолажских, какие-то они начитанные». А во втором, в котором я ходила в предшкольную группу, воспитательница была умнее. Она поручала мне читать вслух для группы, пока она заполняла какую-то бюрократическую писанину. (Eugenia Vodolazhskaya)
О, вспомнила, привела меня мама в сад, зимой, в калитку завела и говорит — беги к крылечку, а сама на работу поскакала, на работе поняла, что часы перевели и в сад она меня в 6 утра привела, звонит в ужасе в сад — да норм, говорят, дошла, повара приняли, потом воспитательнице сдали. (Ольга Кузнецова)
Я любила садик и с удовольствием оставалась ночевать. Мы ночью пели блатные песни и рассказывали страшилки. Еще рассказывали про секс, но я не верила. И у меня был бойфренд, самый маленький и слабенький мальчик в группе, который все время от усталости засыпал, и один раз уснул за обедом и упал лицом в суп. (Ольга Мордкович)
Бежала в сад, роняя тапки, несмотря на все эти «второе в суп, а потом туда же компот», если медленно ешь, и прочее. Очень общительным ребенком была. К 40 стала мизантропом. Из любимых воспоминаний мамы: однажды мама забыла сдать деньги на что-то, видимо, воспитатели мне об этом напомнили, и на прогулке (садик был во дворе нашей девятиэтажки) я кричала на весь двор в сторону нашего окна: «Родственник! Гони рубль, родственник!» (Anna Cornell)
Одно из ярких воспоминаний, связанных с детсадом: как я, тишайший и мирный ребенок, укусила мальчика. Дело было так. Я иногда таскала в сад старые тетрадки моей старшей сестры. Мне нравилось перерисовывать из них всякие фигуры геометрические и непонятные схемы. И еще с ними можно было играть в ученого или врача. А наша нянечка иногда приводила в группу своего сына. Он был старше нас, лет шести, приготовишка, да и вообще крупный парень, высокий такой. И со скуки он вечно ко всем приставал, но чтобы мать и воспитательница не видели. И вот он повадился у меня таскать листочки из тетради. Подбежит, вырвет, заржет, порвет и убежит. Я долго терпела. А потом, когда его лапка опять протянулась за листком, взяла и цапнула его за запястье. Он заорал, выдернул руку и убежал. А я дальше спокойно начала перерисовывать. Спустя минуту нянечка прибежала ко мне с криками: «Смотри, что ты наделала!» Она тащила за рубашку сынулю, у которого из запястья бил фонтан крови (ну так мне тогда показалось). Видимо, я ему прокусила вену. Я очень хорошо помню, что смотрела на ревущего детину этого, всего в кровище, и совершенно не понимала, в чем меня обвиняют, учитывая совершенно разные весовые категории и то, что он меня систематически обижал. Не фиг лезть к маленьким, могла бы я сказать, но я просто молчала. В результате меня поставили в угол, запретили другим детям со мной говорить. Реакцию родителей я, честно говоря, не помню. По-моему, меня не особенно ругали дома, поскольку это был явно из ряда вон выходящий случай, учитывая мое обычное поведение. А вообще садик у нас был хороший, только тихий час я ненавидела всей душой и не спала никогда, очень скучала. Самым большим счастьем было, когда тебя внезапно забирают родители или сестра во время сна. Тебя тихонько «будят», хотя и так не спишь, а притворяешься, и ты, как избранный, степенно одеваешься и выходишь из сонного царства. А остальные притворяшки на тебя с завистью зырят из-под ресниц. (Ляля Киселева)
Архангельская область, зима, холодно и темно. Мама тебя поднимает с постели, а ты практически в бессознательном состоянии. Одевает в три слоя одежды, сверху шубка, трикотажная шапочка, меховая шапка, и вся эта композиция увенчивается шарфом. Повернуться или наклониться невозможно. Варежки на резинках. Тебя водружают на санки и тащат в садик. За эти муки мне простят все грехи, я уверена. (Анна Бондаренко)
Один мальчик очень хотел поиграть со мной и предложил свой сюжет: мы будем полицейскими, но есть важное условие — надо снимать трусы и показывать ему свои гениталии. Мне показалось это какой-то ***ней, и играть с ним я не стала. Было нам по пять лет. Отдельно обидно было, что я-то ожидала захватывающего сюжета с розыском и поимкой преступников, а мне предложили какую-то сомнительную хрень (про секс и безопасность в этой области я тогда и еще долго потом не знала). (Ксения Ильина)
Ненавидела детский сад до рвоты. Тех, кто описался во время дневного сна, воспиталки ставили на стульчик, вокруг рассаживали остальных детей и чморили того, кто стоял на стульчике в обоссанных трусах. Поощрялось ржание над несчастным. (Марина Т.)
Я ненавидела примерно всю еду, которую давали в саду. Но самым адским было молоко с пенками. Пенку полагалось собрать ложкой и съесть. Я не могла это сделать. Совсем. Меня рвало. Но воспиталка заставляла. И я стала ее размазывать под столешницей. Удивительно, но меня ни разу не застукали. (Ася Штейн)
В детском саду я разобралась, зачем человеку нужен pr и личный бренд. Я была очаровательной малышкой из семьи советских инженеров. В одно прекрасное утро мне открылась истина: в игрушечном магазине в конфетках находятся сухари. Я разворачивала фантик и ела сухари. Подходили другие дети и просили им тоже дать, иначе спалят меня с сухарями перед воспитательницей. «Конфетки» в группе из 25 детей закончились быстро. Неумелые детские пальчики не смогли закрутить в фантик кусок пластилина, хотя такая идея была. Потом было гнетуще-молчаливое собрание группы за столиками: кто съел сухари?? Решили, что это придумал замызганный мальчик Миша из пролетарской семьи. Он только разводил руками. На меня и подумать никто не мог. (Юлия Дьячук)
Девочка Ида клала мне канцелярские кнопки в постель, а в суп выливала компот. С супом был какой-то странный ритуал связан, воспитательница спрашивала: «Дети, какой у нас сегодня суп?» И дети должны были хором отвечать: «Харчо!» Вообще же, что касается воспитательниц, то я сам не помню, но мама рассказывала, что, прочитав про двенадцать подвигов Геракла, я объявил, что по сравнению с Лернейской гидрой Марья Ивановна — просто прелесть. А во время тихого часа приходил сын-школьник одной из нянечек и учил всех ругаться словом ЖОПА. (Артем Андреев)
В детсад я ходила в начале 60-х. Я терпеть не могла детсадовскую еду, привыкнув дома к куриному бульону с кнэйдэлах, куриным котлеткам и жареным карасикам, которых ловил папа. Поэтому детсадовские котлеты и какие-то странные говяжьи жилы, попадавшиеся в супе, я исправно складывала в карманы. Карманы мне однажды зашила воспитательница. Но я тоже не лыком шита, стала прятать котлеты в трусы. Бедная моя мама! (Ирина Чеп)
В четыре, когда я уже год ходил в детский сад, однажды я пришел туда с крестиком на шее. После обеда две воспиталки отвели меня в беседку на заднем дворе, поставили на колени и начали бить головой об пол, говоря что-то вроде: «Давай молись своему богу» — и еще какие-то непонятные слова. Я тогда так и не понял, что я плохого сделал и за что они меня так. Когда я уже вырос, папа рассказал мне, что через неделю его пригласила заведующая и сквозь зубы поставила ему ультиматум: либо крестик с меня снимут родители, либо, если я еще раз с ним приду, — она лично. (Dhani Biochemistry)
У нас были раскладушки. Огромные такие раскладушки за синей шторой. И мы примерно в средней группе должны были их сами раскладывать, тащить матрасы и белье, уух. И еще эти раскладушки вечно что-то где-то прищемляли, ааа! А еще у нас в группе была девочка Лена с большущими темными глазищами. И вот за этой синей шторой мы лежим в тихий час, и Лена нам рассказывает страшилки. А в окно бьются ветки. Не помню уже, что за страшилки были, но очень впечатляюще. А еще меня заставляли читать группе книжку про послушного Владика. Я хорошо читала, видимо, ну и вот. И я помню, как сижу, читаю, а сама смотрю на конструктор из трубочек и хочу в него играть! Хочуу. А не читать. Но эх. Вот так человек и готовится к работе. (Юлия Меньшикова)
У меня был садик для слабовидящих детей. Все над нами тряслись — не бегать, не прыгать, не падать. Но если что, могло прилететь тапком по попе. Ну и карательная медицина доставляла… Это бесконечное ковыряние в глазах — то капли, то аппараты какие-нибудь. (Diana Kozhevnikova)
Один раз меня почти пристроили в какой-то детский сад с бассейном, но в утро, когда надо было туда идти, я встала с головокружением и рвотой. Теперь я думаю, что это была психосоматика. (Евгения Риц)
В тихий час я постоянно стояла в углу, потому что не могла спать днем: гиперактивный ребенок был наказан ежедневно за невозможность уснуть… фашисты! (Irina Kara)
Как все, в детский сад ходила, как все, регулярно оттуда сбегала, как все, умеренно ненавидела… В первый же день я там подралась — в детстве это было моим типовым вхождением в новый коллектив, где неизменно пытались травить толстую девочку. В драке сломался мой новенький детский зонтик, который мне очень нравился. По рассказам мамы, я вернулась домой в слезах по этому поводу, но, порыдав какое-то время, начала заливисто хохотать, приговаривая: «Надо же! И одного дня не проносила!» Это замечательное умение смеяться, когда дела обстоят хуже некуда, я, к сожалению, с возрастом утратила. Очень жаль — оно бы еще не раз пригодилось! (Юлия Боровинская)
Чудовищно… молочная лапша и вареная рыба… мои ночные кошмары… (Yulia Desiatnikov)
Мне нравилось ходить в садик. Но я не спала днем. Я очень хотела, чтобы у меня это получалось. Потому что тех детей, которые хорошо спали, воспитательница потом хвалила при всех. Однажды я все же заснула и проснулась самая последняя. Ждала, что меня похвалят, что наконец это случилось, но никто даже и не заметил. Это было обидно. Еще помню, что спали днем на раскладушках, которые сами раскладывали. Как — не могу сейчас представить, ведь совсем маленькие были. Постель после сна сворачивали в рулон и тоже убирали в стенной шкаф. Помню, что постель была всегда свежая и хорошо пахла, хрустела от крахмала. Но, блин, я не помню, чтобы на моих глазах это белье меняли и что постели были как-то подписаны. Задумалась. (Olga Faure Pit)
1. Я уже в детсаду была интровертом, поэтому первые пару лет просто ходила по периметру большого ковра, на котором играли эти ужасные шумные дети, смотрела в пол и ждала, когда закончится день. И пару раз сбегала на прогулке через забор (мой дом был рядом, в этом же дворе).
2. Светлой стороной была договоренность с нянечкой, которая тихонько выбрасывала всю мою еду. Я ела в детсаду всего несколько раз — когда давали арбуз или глазированный сырок, а такое случалось редко. И никогда-никогда не ходила там в туалет (как и в школе).
3. Первый раз поцеловалась в детсаду. Он за мной ухаживал и охмурял всякими играми, а когда я ответила взаимностью и мы на прогулке начали ходить вдвоем отдельно от всех, над ним стали смеяться друзья, а надо мной — образовавшиеся к тому времени подружки. Я это выдержала, а он — нет, позорно сбежал обратно к мальчишкам. (Olga Frolova)
Я ходила в детский сад всего три месяца, но там произошли настоящие тектонические сдвиги в моей молодой жизни. Например, у меня появился первый в жизни враг, вернее, врагиня. Девочка, которая была заводилой в группе. Меня она невзлюбила за то, что я была соседкой мальчика, который ей нравился, и мы дружили. Еще я впервые испытала острое чувство, что не вписываюсь в коллектив. Все играли в «101 далматинца» и «Короля Льва», а я была книжная девочка, которая не смотрела этих мультфильмов. Так, не принятая коллективом, я в основном сидела рядом с воспитательницей и рисовала. Была уверена, что воспитательница — моя подруга.
А потом меня забрали домой из-за постоянной простуды. Но «101 далматинца» и «Короля Льва» я все-таки посмотрела. (Анна Ростокина)
В детский сад я ходил в конце семидесятых – начале восьмидесятых, так что никак не мог посмотреть тогда «Возвращение кота». Но всегда мечтал о чем-то таком: вот придет делегация и пригласит меня в сказочную страну. (Александр Виноградов)
Как-то мама накрасила мне ногти прозрачным, слегка переливающимся лаком. А было это примерно в 1980 году. Меня заперли в помещении, пока все пошли гулять, с наказанием «содрать» лак. Содрать предполагалось зубами и ногтями. Я не стала сдирать, наказание продолжилось до вечера. Все остальные гуляли, играли, а у меня даже книжку отняли (если бы не отняли, я бы вообще не страдала) и присесть запретили. Вот так я провела весь день. Когда вечером меня забирала бабушка и услышала претензии и мои сбивчивые объяснения про то, что лак «не сдирается», вот тут надо было в сад миротворцев вызывать. (Лора Бочарова)
Детсад был во дворе нашей девятиэтажки — и родители детей часто сталкивались и после «выпуска». Меня вспоминали неизменно следующей фразой: «Заходишь в группу, мальчики с машинками, девочки с куклами играют, а ваша сидит и читает». До сих пор помню, как однажды на прогулке, года в три-четыре, я оглянулась на сверстников и подумала с совершенно взрослой тоской, что детство будет еще долго, долго еще терпеть… Детсад был первым местом, куда отводят утром, и там другие, и надо заниматься какой-то ерундой вместо того, чтобы сидеть и читать. (Russell D. Jones)
Детский сад — это целый мир. Там был спаниель, который бегал по площадкам и отбирал у детей варежки, а потом радостно жрал их. Была лиственница, которую мы называли кислицей и ходили жрать хвою. Зимой устраивали соревнования на прилипание языком к металлической горке. В общем, было много интересного, пока меня не оставили на второй год. Это было жутко обидно, так как я очень хотела в школу, но родители решили «продлить мне детство» и отдать в школу в полных семь лет (день рождения мой в декабре). В общем, это был адский год. Ни с кем в группе у меня отношения не сложились: ни с детьми, ни с воспитателями. В сончас я не спала и меня выставляли в трусах и майке в маленький холодный коридорчик. Было обидно… И однажды я, стоя в этом коридорчике, ободрала берестяной скворечник, принесенный кем-то из родителей. Очень увлекательно было отколупывать кусочки бересты. Ну и орали же на меня потом… (Елена Маслова)
Я ходила в сад по блату. Моя мама была воспитателем старшей группы, и я в свои три года сказала: «В младшую не пойду!» В саду меня обожали, а маму побаивались, поэтому вместо манки на обед я ела домашние отбивные, лучший шкафчик (с уточкой) был у меня, на прогулку дети в порядке строгой очереди надевали на меня рейтузы, а в часы досуга катали по коридорам на советских полосатых матрасах. Я платила им тем, что закрывала собой амбразуры на показательных утренниках, потому что все стихи, басни, считалки и «Ленин имеет форму квадрата» были на мне. (Olena Kontsevych)
Мне сейчас стыдно это сказать, это было очень давно. Я смутно, но помню. Но мама мне подтверждала. В общем, я страшно не любила сыр. Этот запах был невыносим. И может, я его даже не пробовала, так как это было для меня что-то запредельное. Но и еще я почему-то боялась об этом сказать кому-то. Короче, за столом я его прятала тайком за резинку штанов. Которые тогда носили женщины и маленькие дети. И когда мама меня приводила домой, из меня сыпались на пол куски засохшего сыра. Конечно, мама сказала вскоре воспитательнице мне сыра не давать. Но страх быть разоблаченной помню. (Лариса Куприянова)
Меня заставили съесть бутерброд с сыром, который я выбросила в помойку. Еще один раз воспитательница за нами не уследила, и человека четыре ушли за калитку. Потом она вела меня за волосы по лестнице, обещая отвести к врачу, чтобы мне вырвали все зубы. (Александра Сикирина)
Это было очень сложно: постоянные мои слезы, папа ругался с мамой: «Я его туда сдаю и потом работать весь день не могу», серая качканарская весна, злые воспитательницы (но и добрые тоже — помимо женщины с типажом уютной бабушки помню одну совсем-совсем молодую девушку, которая мне очень нравилась, она носила что-то желтое, такое приятное пятно в памяти), невозможная совершенно еда и мальчик Сережа Колемасов, который столкнул меня со склона, я довольно долго и драматично катился, но ничего никому не сказал. Я брал с собой в детский сад журнал «КоммерсантЪ» (это был год типа 1994, кажется), забирался под стул и там его читал. В какой-то момент заведующая вызвала мою маму и сказала: «У вас ребенок не садиковский, лучше его заберите», — и меня начали оставлять с бабушкой, счастье для меня! А вот это вот «не садиковский» до сих пор помню, мама миллион раз всем знакомым цитировала. (Марк Григорьев)
Семья попросила скрыть, что у меня день рождения, потому что мы не успели купить конфеты, а в садике нас бы не поняли. Я скрывала до обеда, а потом, когда мыли ноги после прогулки, я опрокинула тазик, и нянечка говорит: «Вот же непутевая ты!» Ну тут я и сообщила ей. Что тут началось… Все воспитательницы и нянечки выбегали переспросить, правда ли у меня день рождения и правда ли, что родители не передали конфет. С другой стороны, дали двойную порцию блинов. Так что я узнала все про пассивно-агрессивный паттерн. А после обеда вдруг явилась бабушка с какими-то дефицитными конфетами, и я до сих пор помню цвета фантиков. (Ананас Раз)
В нашем детском саду нельзя было встать из-за стола, пока все не съел. Мой рекорд — от завтрака до момента, пока не пришли забирать вечером родители. Особенно я не выносила манную кашу, просто не могла ее в рот взять. И в какой-то момент мне в голову пришла гениальная мысль, я стала осторожно перекладывать кашу в карманы. Не очень приятно, но каша в основном на завтрак, все же лучше с липкими карманами весь день ходить, чем весь день сидеть за столом. Мне эти карманы с кашей родители потом полжизни вспоминали. (Тетяна Радченко)
Садик запомнился только тем, что от меня требовала дружбы старшая девочка, которую все боялись. Даже мальчики. Я не могла отказываться, она изобретательно мне угрожала, делала больно и пр. Заставляла делать что-то, сдавала мои аппликации вместо своих. Взрослые над этим смеялись, за все сделанное по ее приказу меня наказывали, за ее аппликации убогие ругали, хотя я каждый раз говорила, что меня заставили, а они говорили, что мы еще друг по другу соскучимся. Не скучаю, помню и ее лицо, и мои синяки. (Татьяна Леванова)
Я домашняя девочка, в сад ходила всего один год, что перед школой. Однако мне хватило. Еда была умеренно отвратительная. Рассольник считаю преступлением перед кулинарией: жидкий бульон из консервированной рыбы, лук формата «один раз уже ели» и перловка. Не то что есть, смотреть неприятно. И каждый раз, когда на сцене появлялся рассольник и я тихонько саботировала обед, Светка Соловьева, любимица воспитательницы, своим тонким визгливым голосом говорила: «Вера Ивановна, а Оксана не ест!» Дальше, конечно, скандал и унижения. Ну что, Светка, прошло 25 лет, и теперь Оксана ест. Даже слишком много ест. (Оксана Кравченко)
Я очень плакала, когда меня привели в детский сад. Как послушный домашний ребенок, я соблюдала все правила. Когда во время тихого часа воспитательница вышла из группы, я не могла у нее попроситься в туалет. Долго терпела и описалась. Еще мне было стыдно при всех ходить на горшок. Я начинала плакать, когда воспитатель кричала на других детей. И вообще мне было неинтересно с ними — я выросла среди взрослых и их разговоров. Еще однажды детсадовская докторша сказала воспитательнице: «Посмотрите, как она часто моргает». Я очень удивилась, что они говорят про меня «она», когда я тут стою, и заморгала еще чаще. Есть я там ничего не могла. Так что из детского ада меня быстро забрали обратно к бабуле. Это было начало 70-х. (Юлия Арсеньева)
Вообще с детским садом мне повезло. Тетеньки-воспитательницы сами были почти что школьницы и проблемы современной молодежи понимали прекрасно. Я был в группе самый спокойный и нелюдимый, меня они называли Александр, причем последнее «а» звучало почти как «о». Дневным сном не пытали: не хочешь спать — лежи и не мешай другим. Макароны в молоке доедать не заставляли. А еще с детсадом связана неразгаданная тайна. Была у меня черепашка. Игрушечная. И я ее носил с собой в коробке. В коробке было сено и исписанные красивым почерком листочки, которые я нашел на школьном дворе. Они и были тайной, которую хранила черепашка. Однажды воспитательница заметила листочки, прочитала и спросила, что это. Я сказал: «Тайна!» — «А кто это писал?» — спросила воспитательница. Я испугался и ответил: «Мама». Мама пришла за мной, воспитательница показала ей листочки, и они засмеялись. Сам я читать еще не умел, а мне так никто и не сказал, что там было. И черепашку носить с собой без загадочных листочков стало как-то неинтересно. (Александр Виноградов)
Я очень долго ела в детстве и часто, когда все уже спали, я все еще сидела за столом. Как-то ранней осенью я вот так же сидела, ковырялась в тарелке, а воспиталки в это время сбегали куда-то за арбузом и стали его есть. А потом угостили меня. А потом решили, что надо угостить всех остальных тоже, разбудили всех детей, и мы в итоге все вместе ели этот арбуз. (Daria Sonkina)
Помню тихий час, когда лежал и фантазировал, глядя на огромное дерево в окне, что я хомяк и живу в дупле, где у меня «запасы», и я там совсем один… Так продолжалось до старшей группы, когда мы с моей соседкой по кровати решили, что просто так валяться скучно, и потихоньку придумали отличное развлечение. То, что это называется «петтинг», я узнал через много лет. А еще какой-то мальчик, претендуя на качели, пропорол мне насквозь щеку заточенной об асфальт свинцовой пластинкой.
Такие дела. (Oless Molchanov)
Рыдала по дороге в детский сад, потому что хотела остаться дома с любимой бабулей (акту махания ручкой в окошко подошло бы «Прощание славянки» в качестве музыкального сопровождения). Назад тоже рыдала. Уходить не хотела. И так почти каждый день… Еще была история с любовью. Была у меня любовь Эдик. Ну и не только у меня. Мы всей группой девчонок любили этого голубоглазого блондина. Была-была любовь, а потом кинула в меня камнем. Я очень долго и громко возмущалась по дороге домой, так, что прохожие оборачивались: «Эдик КОВАРНЫЙ! Ах, какой коварный!» (Екатерина Хиновкер)
Я ходила в детский сад пешком одна, с переходом через улицы с движением, начиная с пяти лет. Маме было в другую сторону на работу. Воспитательницы жутко возмущались. Но я продолжала приходить одна. Хуже всего было приходить в детский сад после демонстрации фильма «Ленин в Октябре». На меня набрасывались с криком: «Еврейка Каплан в Ленина стреляла!» Один раз сильно побили за еврейку Каплан. Воспитательница даже не спросила, почему я плачу, когда подошла к нам. Мы были одни во дворе, а она вышла позже. (Анна Файн)
Первый день в саду, меня мальчик угостил пластилиновой грушей. Бабушка пообещала воспитателю «большой и чистой любви», забрала меня из сада, пролечила с помощью «шаманских ритуалов», и сад-огород для меня был с того времени в прошлом. (Yanina Skromane)
За три года, проведенных в детском саду, с четырьмя красавицами одногруппницами твердо договорился о последующем вступлении в брак. Неплохой, я считаю, результат. А еще родители несколько раз думали: папа — что меня забрала мама, а мама — что забрал папа (мы жили в Зеленограде, а работали родители в Москве). В результате суровая воспитательница, только что не матерясь, тащила меня в семь вечера к себе домой, куда приходил виноватый папа и тихо забирал меня. А еще я однажды вечером очень удачно съел овсяное печенье, у меня страшно заболел зуб, и родители решили (редчайший случай!), что я завтра в детский сад не пойду, и я вместе с ними смотрел СМЕШНУЮ передачу ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ «Теремок» по телевизору ДОПОЗДНА! До сих пор во мне живо это ощущение небывалого счастья. (Олег Лекманов)
Мы переехали из одного подмосковного города в другой, когда мне было 3,5 года. В садиках рядом с новым домом не было мест. И меня отдали в садик от маминой работы. Это был действительно хороший садик, но он был «лесной». Детей в понедельник утром забирали от работы, везли в Щербинку, там была территория с отдельными домиками для каждой группы. Мы гуляли на свежем воздухе, нас хорошо кормили (меню каждый день вывешивали родителям), домики были уютные. Но! Всю неделю без родителей. В пятницу вечером на автобус и подвозили к работе мамы. Я этот садик не любила. Не только потому, что очень скучала по дому, но и потому, что меня очень сильно укачивало в автобусе. Меня выворачивало и по дороге туда, и по дороге обратно. Когда появилось место в садике рядом, меня сразу забрали. Садик был относительно близко. Минут десять пешком мне взрослой. Но мне было четыре года, расстояние казалось бесконечным. Особенно зимой. По четвергам в этом же направлении двигались толпы молодых мам с колясочками. Там рядом поликлиника была, а четверг грудничковый день. Как же я завидовала этим грудничкам! Я бреду среди сугробов, а они лежат себе в тепле и едут. Я тоже хотела ехать на кровати, а лучше вообще не ехать и спать дома. Еду в этом детсаду я не любила и ела плохо. Каждое утро мама просила: «Не кормите моего ребенка!» Каждый день мне запрокидывали голову и вливали еду. Самый нелюбимый ужин: винегрет, хлеб с вареной сгущенкой и чай. Хорошо помню, как в туалете поставили урну с педалью, на которую надо было нажать ногой и крышка поднималась. Дети столпились в этом углу и нажимали педаль до тех пор, пока воспитатели не вмешались. (Тамилла Мамед-Заде)
Нашу группу воспитатели выпускали на напольный ковер в группе, и мы как роботы-пылесосы по команде подбирали с него мелкую грязь, нитки, катышки и мусор. Кто соберет в ладошку больше всех, тот, значит, и молодец. (Екатерина Владимирова)
Пятидневка якобы престижного литфондовского детсада с садистками молоденькими и не очень воспитательницами. Воровали там так, что я думал, будто гречневая каша с молоком — это когда в белой взвеси плавают крупинки каши. Была, правда, одна хорошая воспитательница на фоне всех прочих. Школу я ждал как царствия небесного — оказалось, зря, еще хуже. Но — дух веет где хочет (или не хочет), какие-то откровения и явления случились со мной в садике, вопреки уродской их педагогике. (David Dector)
Я ходила в детский сад очень недолго, еще в СССР. Воспитательница у нас была какая-то очень странная. Хорошо помню, как она грозилась в тихий час, что против тех, кто не спит, она использует «пистолет, который стреляет вонючим шоколадом». (Наталия Виноградова)
Нам завязывали глаза вафельным полотенцем, если не засыпали во время тихого часа. (Наташа Сопрунова)
Вот уже почти 50 лет я помню имя той девочки, что не хотела днем спать и вертелась. За это воспитательница вывела ее в центр комнаты и стащила трусы. Кристина! Есть в этом мощная символика. Тут слышится и Христос, и Жюстина. (Vaha Zozulia)
Меня довольно быстро из детского сада забрали. Помню отвратительную пищу — синие желтки яиц вкрутую, пузырчатые котлеты, солянку, которой я дико отравился, после чего единственный за сорок лет моей жизни раз попал в больницу. Помню тихий час, когда не спал и пырился в зеленую масляную краску на стене, наблюдая за прозрачными червячками в глазах. Сердитую злую нянечку, которая, мне кажется, до этого стажировалась где-то в СС. Во время тихого часа она контролировала, кто обделался, и громко сообщала о результатах. В общем, ничего хорошего. И еще я впервые столкнулся там с вероломством — мальчик в туалете развернулся и злонамеренно описал мне шортики, и никто потом не поверил, что это не я сам. (Илья Симановский)
Ходила в детский сад с ненавистью в основном. Я к пяти годам научилась читать довольно сносно, и в тот период книжки мне были интереснее, чем сверстники… А учитывая, что книжки не приставали, не шпыняли, не пытались навязчиво воспитывать, не цеплялись, не обижались… Общаться с ними было легко и приятно. (Elena Vikman)
У меня воспоминания только положительные! Многому научилась — поделки, рисование, пение, очень любила играть в спектаклях, которые мы сами ставили, а потом показывали родителям. Однажды нарисовала портрет Ленина, он в каждой группе не стене висел, даже ничего получился, но воспитательница не похвалила, сказала, что только профессиональные художники могут рисовать дедушку Ленина. А вообще было классно, на сончасе, когда взрослые, наконец, уходили на оперативку, я всех будила и мы устраивали побоище. Воспитательница была хорошей и мудрой, как мне кажется, и любила свою работу и нас. (Renata Saiakhova)
Как-то раз воспитательница ударила меня деревянной линейкой по рукам за то, что я взяла в кровать на тихий час игрушку. А еще вот эти развлечения в тихий час от коллег по группе: «А давайте снимем трусы и сделаем «березку»!?» — оно у всех было?
И мальчиков с девочками на сдвинутых кроватях укладывать спать валетом, «как бы чего не вышло». (Galina Makarenko)
Мне как дочери художника полагалось место в детском саду для работников культуры, но находился он очень далеко от дома, и родители меня возить не могли. Рядом же с нашим домом был детский сад для детей работников МВД. По совпадению, рядом с детским садом «культурных» детей жила семья милиционера, которая тоже свое чадо возить не могла. И нас махнули местами. Весь детский сад я была с «ментятами». Наверно, тот детский опыт и научил меня общаться с совсем другими людьми, чем я и пользуюсь по сей день, работая с подрядчиками, дальнобойщиками, грузчиками и пр. Хочется надеяться, что тот детеныш, оказавшийся среди детей художников и музейщиков, так же открыл для себя ресурс позитивного общения с людьми культуры. (Катя Шольц)
Ужасно. Ненавижу с тех пор его специфический запах. До сих пор помню эти жесткие лица — видимо, мне повезло на всех воспитательниц и одну страшную нянечку. Я плохо ела и не могла там спать, поэтому меня не любили. Но и не ругали особо, потому что я была очень тихая и послушная, всего боялась. Когда кто-то из детей шел вразнос и его пытались наказать, мне было дико страшно, я сидела и думала: «Что он творит? Она же его сейчас убьет». В школе стало намного легче — я хорошо соображала, а спать и есть стало не обязательно. (Светлана Смирнова)
В саду на полдник нам привозили с молочной кухни кефир в бутылочках, заткнутых ватками. Довольно часто эта ватка оказывалась в чашке, на дне, вместе с ложкой сахара, которую туда клали, но не размешивали. Прошло много лет, прежде чем я стала хоть изредка пить кефир. Он — квинтэссенция обломанных надежд. (Анна Александрова)
В смену воспитателя Надежды Константиновны нас высаживали по периметру группы на стулья. И «любимый» воспитатель «брила нас по чем свет зря», каждого по очереди. Помню, вот так сидишь и ждешь, когда до тебя дойдет, дрожишь от страха. А как начинает по твою душу молвить, сердце колотится, в ушах шумит и уже нихрена не слышишь и не понимаешь. Очнешься — уже и очередь не твоя… и домой скоро… Та еще школа жизни! (Ольга Баганова)
Не ходила в детский сад в детстве, но он меня настиг во взрослом возрасте. Я работала воспитателем три года. Никому не избежать садика! Ахахахаха (зловеще). (Надежда Проценко)
У меня есть прекрасная история про садик и итальянскую забастовку. У меня какая-то непереносимость кипяченого молока, всегда от него тошнит. Когда в детском саду я впервые увидела молочный суп-лапшу, то объяснила это воспитательнице, но она не прислушалась и велела его есть. Тогда я совершенно здраво рассудила, что лучший способ доказать свою правоту — это наглядная демонстрация. Сделала над собой усилие и съела молочный суп, а когда пошла относить тарелку, он меня бурно покинул. «С тех пор кавайные вязаные бантики не преследовали Сюэли». (Валентина Ингсоц)
Мне было года четыре, лучшей подружке — на год меньше, и мы играли в похороны. Это было очень интересно: сначала я ее «закопала» длинным бруском от конструктора, потом настала моя очередь. Но тут ее отвлекла воспитательница, зачем-то подозвав к себе. Ко мне подошла другая девочка и предложила меня покатать по линолеуму. Конечно, я согласилась: ждать скучно, а такое катание нравилось нам всем в группе. Ты лежишь на спине, тебя берут за ноги и волокут — классно! Тем временем мой гробовщик возвращается от воспитателя и видит, что его покойника куда-то воруют! Преисполнившись праведным гневом, подружка хватает тот самый брусок и кидается с ним наперевес на расхитительницу. Они начинают бегать кругами вокруг меня, как в мультиках, и, поняв, что догнать негодяйку ей не удастся, моя подружка метает в нее «лопату». В этот момент голову поднимаю я, и этот кусок из цельного дерева прилетает мне в лоб. Правильно: назвался покойником — лежи смирно, а не занимайся миротворчеством. С тех пор у меня посреди лба шрам в виде полумесяца. (Ксения Ильина)
На тихом часу мне было скучно, и я сильно терла кулачками закрытые глаза — от этого появляются цветные пятна, и я их смотрела… Всегда была интровертом и в основном сидела отдельно и рисовала или читала. Потом один мальчик, в которого были влюблены мы с подругой, принес в садик спички и на прогулке позвал нас за деревянный садиковый домик, где эти спички зажег. Это было невероятное геройство по моим меркам, я восхитилась его смелости и ужаснулась своей. Каких-то особенных ужасов не помню, кроме неприятного тактильного ощущения — дело было в конце 80-х, в садике было холодно, и мы спали в одежде, а мое красивое шерстяное платье в красную клетку ужасно кололось. (Екатерина Вихрева)
У меня двойственные чувства: одна воспитательница была хорошая, не обижала детей, а вторую мы боялись, она могла и линейкой отшлепать. У меня в садике были подружки, так что в основном время неплохо я там проводила, и занятия мне нравились — рисование, лепка, в старшей группе — вышивание. Тихий час, конечно, был испытанием, мне не спалось, а просто лежать скучно. Получала иногда от злой воспитательницы, но пожаловаться родителям мне в голову не приходило… (Симуля Шнейдерович)
В саду мне нравилось все, кроме супа и сна. Воспитательница говорила — пока не съешь суп, спать не пойдешь! А мне только того и надо было — я все два часа сидела над тарелкой и аккуратно раскладывала по ее краям вареный лук из супа. (Екатерина Грошникова)
Моя бабушка была дворником, она на дорожках двора колола ломиком лед или подметала, а я гуляла. Дети за забором детского сада увидели меня, одну (бабушка была далековато) во дворе на качельках, и стали кричать, что сейчас позовут Петю, и он меня плохим словом обзовет. Петя пришел и что-то крикнул, но общий вид этой стайки детей, с лицами, прижатыми к забору, вызвал только одну мысль — оказывается, я на воле! (Яна Михайлова)
Скучала. Дома было интереснее: вокруг любящие взрослые, дедушка специально для меня сказки придумывает. А тут много чужих людей, с ними неинтересно. И спать днем я не могла (ха-ха, вот теперь бы с удовольствием, но опять же не в комнате, где полно посторонних). Были два мальчика, которые всех доводили. А вот со стороны нянечек или воспитателей ничего плохого не припомню. Явно злых нам не попадалось, они к детям хорошо относились. Кажется, можно было даже не есть то, что совсем не хочется. Так что особых ужасов не было. Была скука. Больше всего мне нравилось, когда в садик меня вел дедушка. С ним мы обычно до садика не доходили. На родителей не действовало ничего, а с дедушкой и требовать особо не приходилось.
Когда я выросла, было немного обидно узнать, что дедушка, оказывается, предлагал папе перейти в другую смену. Они на одном заводе работали. Если бы в разные смены, дома всегда кто-то был бы, можно было бы обойтись без садика. Но папа не захотел менять коллектив. У меня замечательный папа, я люблю его, но вот тут было обидно. Кажется, не такая большая цена за то, чтобы твоему ребенку не приходилось посещать садик. (Дарья Ушкова)
А я сходил в детский садик один раз. Моя бабушка была медработником в детском саду и в какой-то момент решила «пристроить» меня в этот сад. Привела утром с собой, сама ушла в свой кабинет, а я оказался в группе незнакомых мне детей. Я, в общем, парень тихий и неконфликтный, потому первую половину дня провел относительно благополучно. Детская память удержала только то, что еда была невкусная и тарелки некрасивые. А вот во второй половине дня случилось непоправимое. Я, будучи не социализированным ребенком, тихо сидел в уголке и что-то строил из кубиков. На мою беду, на кубики посягнул большой и самоуверенный мальчик-альфач с коротко остриженной круглой головой. Он, ничего не говоря, подошел ко мне и стал отбирать кубики. Я взял один из них (кубики, к слову, были деревянные, увесистые) и со всей силы, на которую только был способен, обрушил ему на темечко. Голову я ему рассек качественно. Дальше я помню смутно. Помню, как его кровоточащую голову мажет зеленкой моя бабушка. Помню, как воспитательница отчитывает мою бабушку за то, что она привела в группу чудовище (меня)… В общем, не срослось как-то с садиком. (Платон Харитонов)
Не любила тихий час и отказывалась пить какао с пенкой. Но почему-то только в садике ела селедку. Чувствовала себя, как дома: садик был через забор от родного двора. Хотя воспитательница никогда не отпускала домой через забор (удивительно низкий и удобный для сидения), как мы ни просили. Регулярно лазали в садик на площадки после закрытия — ободрать зеленые яблоки и абрикосы, позлить сторожа, сирень понюхать, в песочнице что-нибудь построить. Весело было. (Anna Bednova)
С сестрой смешно вышло. Тоже СССР еще. Приходит она домой и жалуется: «У нас в садике на лестнице стояли ящики с помидорами, и заведующая брала оттуда помидоры и клала себе в сумку. Я ее так вежливо спросила: “Заведующая, а Заведующая, а зачем тебе так много помидор?” А она мне так грубо ответила: “Не твое дело!”» (Наталия Виноградова)
Я запомнила день, когда в нашу детсадовскую группу одновременно пришли две новости: 1) откуда на самом деле берутся дети и 2) неба — нет! По поводу первой были подозрения, что это, конечно, дети выдумали — ну потому что только детям, которые вечно думают о глупостях, говорят глупости и занимаются глупостями, такое в голову могло прийти, а взрослые ведут себя иначе, я ж вижу. И эта первая новость меркла перед второй — нету никакого неба, это просто воздух, и больше ничего! Воздух, а облака — пар, а синего ничего нет! Все ходили и друг другу сообщали: «Ты-то знаешь? Не знаешь…» (Оксана Матиевская)
Детский сад — это такая репетиция, на случай, если все-таки попадете в тюрьму. (Alina Leonova)
В нашем детском саду был «тихий час» — ставили раскладушки, на них матрасы раскладывались. После тихого часа матрасы сворачивали в рулон и убирали в ячейку в стене, раскладушки к стенке. У нас был шаловливый мальчик Стасик. Плохо себя вел. Его постоянно наказывали (один раз голым пронесли мимо девочек — он жутко кричал и вырывался — по-моему, это было скорее для девочек наказание). Однажды, в качестве наказания, воспитательница Анна Петровна свернула Стасика в рулон внутрь матраса и вставила в стенку в ячейку, высоко. Он так висел полдня. Я на всю жизнь запомнила эту стенку с ячейками, матрасом, и головой Стасика, торчащей из свернутого в стену матраса. Еще обычным наказанием было выливать, скажем, второе в первое и компот во второе и первое. Смешивать и заставлять есть. (Москва, метро Войковская, 70-е.) (Марианна Вера Яровская)
Ненавидела детский сад, ходила как на нелюбимую работу. Молочный суп с вермишелью. А еще с горячего молока на полдник не разрешали снимать омерзительную пенку — дети вешали ее на край стакана, а нянечкам было лень отмывать, видимо. В туалетах не было туалетной бумаги. На стене висели кармашки с буквами, в кармашках лежали расчески — на какую букву у тебя имя, из того кармашка и берешь расческу. В группе было четверо детей на букву А, всем предлагали пользоваться одной расческой. Самые счастливые дни были, когда мама забирала раньше или — вообще чудо — не вела меня почему-то в сад. Родители понимали, что сад я не люблю, но не могли не работать. (Ася Романюк)
В детском саду на меня обрушилась первая любовь. О нас все знали, скрываться не имело смысла. Однажды воспитательница и мамы (моя и его) завели нас в раздевалку и стали допрашивать. «Алеша, почему ты любишь Юлю?» — «У нее гольфы с кисточками», — признался красный как рак мой возлюбленный. «Юля, за что ты любишь Алешу?» — «У него зубная щетка самая красивая в группе», — сгорая от стыда, прошептала я. Было очень страшно и очень стыдно. Очень! А мама даже не помнит этого эпизода. (Юлия Игнатьева)
Я ненавидела детский сад. Даже описывать не буду. Одни запахи чего стоят. И своих детей я не отдавала в детсад принципиально. И вот однажды моя мама отдала старшего в сад, пока я была на работе. Он ходил три месяца, а потом заболел и это все прекратилось. Теперь говорит мне: «Как было хорошо в детском саду! А чего я ходил так мало?» (Анастасия Долинина)
В шесть лет, перед самой школой (да, и пошла в шесть), меня отдали в детский сад. Родителям моим молодым, маме — 27, папе — 23, добрые люди посоветовали ребенка «приучить к коллективу». Ну, раз она у вас с рождения до шести лет с бабками-прабабками тусит, давайте, пока совсем не одичала, пристраивайте в дошкольное учреждение, пущай она у вас там социализируется хоть как-нибудь.
Добрые люди были правы на всю голову, социализированностью от меня не пахло. Я любила две вещи: читать и чтобы от меня все *** (отстали. — Прим. ред.) (за последующие сорок лет ничего не изменилось, кстати), а коллективы мне *** (абсолютно не нужны. — Прим. ред.). Но кто бы спрашивал. Взяли и отвели. Чудно там проводила время. Чудно. Книжек *** (совсем. — Прим. ред.) нет. Дети — шумные дебилы, воспитатели — страшные дебилы. Еда — говно. Время движется какими-то мегапарсеками, пока до вечера доживешь, десять раз сдохнешь. На прогулках я занимала контрольную точку на лавке у забора и напряженно вглядывалась, не смилостивится ли добрый Боженька, не придут ли за мной пораньше. И однажды во время моего скорбного сидения я увидела отца: родитель мимо сада *** (шел. — Прим. ред.) на работу. Они там, на заводе, в смену трудились. Значит, шел на ночную, с четырех. И я, его увидев, взвыла и бросилась вдоль забора с диким воплем, не снившимся Ваньке Жукову, горло драть — это мое, да. Отец остановился. Услышал. Соседний микрорайон тоже, думаю, услышал. В общем, взял он меня за лапку, завел в ближайший подъезд и как следует надавал пажопи. Чтобы не орала и не позорила. И вернул обратно, в детсад. Где я и досидела у своего забора сколь было положено. Молча. Социализация шла ускоренными темпами. (Фрося Бурлакова)
У меня в садиках особых проблем не было. Только иногда мою фамилию произносили как «Леденцова». А еще я с удовольствием пила рыбий жир — и меня водили по группам для демонстрации опыта. В подготовительной группе я была королева, и у меня король был, и все остальные признавали наш статус и так и называли. (Tanya Levinson Varishkina)
А я садик ненавидела. Мы жили на Малышева, 17а, садик был в соседнем доме, Сакко и Ванцетти, 58. Каждое утро весь двор знал, что меня ведут в садик, я устраивала скандалы. А однажды вообще оттуда сбежала. (Maria Salnikova)
А я устраивала молчаливую забастовку. Скандалить было бессмысленно, поэтому когда папа вез меня на саночках в темноте в садик, я переворачивала санки набок. А так как я была укутана в три пары штанов, шубу, поверх шубы в платок, да еще привязана для надежности к санкам, то поднять всю эту конструкцию было непросто. А как только санки становились на полозья и мы продолжали скорбный путь, я повторяла трюк. (Larisa Tsurkanu)
Меня отдали в ясли в два года. Я там не ела и ни с кем не разговаривала, и меня звали принцесса Турандот. До довольно взрослого возраста потом воспринимала это имя как ругательство. Потом открыла детский сад, чтоб детям не было в саду, как было мне. (Olga Loginov)
А в садике я была всего несколько месяцев на Камчатке, куда поехали на заработки папа с мамой. Манную кашу приносила домой в карманах фартучка и регулярно сбегала домой через дырку в заборе. Как меня местные зэки не съели — до сих пор в недоумении. Недолго помучавшись со мной, родители отправили меня к бабушке в Одессу. На этом садики закончились. (Viktoria Kopeleva)
Мы в садике пакеты с клеем выуживали из песочницы и выкидывали за забор. (Ирина Шминке)
Я вела тайную детскую жизнь и фонтанировала идеями. Однажды устроила побег, подговорив подругу спрятаться на прогулке под верандой. Все ушли, а когда нашу пропажу обнаружили и вернулись искать, мы обнаружили себя хихиканьем. Нас как-то страшно наказали, а родителям решили не говорить, и они узнали об этом от меня, когда я выросла. (Тата Мальцева)
У меня был прекрасный детский сад. Правда, я подбивала группу на подвиги, пока меня высшим дозволением не было решено не пускать в спальню в тихий час, а оставлять играть. Я играла, дети спали. В противном случае мы прыгали, пока не ломались кровати, уходили через заднюю дверь сада в пустыню и т.д. Я была чудесным ребенком. (Ольга Баркалева)
Один раз мой день рождения в садике очень удачно совпал с похоронами Брежнева. Родители мои по садиковской традиции принесли конфеты, но водить хороводы в такой день не разрешили. Всех детей посадили на скамеечки под радиоточкой, раздали конфеты и врубили радиотрансляцию похорон вождя. Совершенно психоделический день рождения, двадцать детей печально жуют конфеты под похоронный марш. (Тетяна Радченко)
Детский сад остался в памяти как обстоятельство непреодолимой силы. Протестовать в голову не приходило, хотя «в коллективе» чувствовала себя потерянной. Дневной сон, когда пространство «группы» заставлялось раскладушками и некоторые при ярком свете даже спали, вспоминаю с отвращением. Другое отвращение — теплое с пенкой молоко: отказывалась, давилась, однажды вырвало прямо на стол. Была тем не менее на хорошем счету, регулярно исполняла Снегурочку. Все вместе оставило воспоминание казармы, которую надо пережить. Жизнь спустя внук, определенный в питерский детский сад, тоже ходил послушно и понуро. На вопрос, почему грустный, ответил: «Кто меня там будет гладить…» Справедливости ради скажу, что израильские детские сады того же внука и внучки — другой мир. Знакомая объяснила разницу так: «Их там любят!» (Ольга Максимова)
Помню борщ, который я ненавидела, и обещания воспетки вылить мне его за шиворот, если я его не доем. Ну я доела и тут же вырвала его обратно. (Natasha Braginsky)
Самую смешную историю я знаю со слов родителей — сама вообще не помню. Я была очень самостоятельной и решительной. Самый первый сад — мне три года — был как бы в соседнем дворе. Так вот, как кошмар своей жизни мама вспоминает, что в один прекрасный день я просто открыла калиточку и пошла домой, никому не сказав ничего. Потом меня нашли рядом с домом — но все сбились с ног. Видимо, и правда характер закладывается с раннего детства. Более-менее такая и осталась. (Alena Knorre)
Помню, в садике всем давали витаминки (драже) и рыбий жир (всем одной ложкой). (Тамилла Мамед-Заде)
Помню: когда пошла в садик, первые дни или недели все было отлично, а потом я увидела, как другой ребенок рыдает на тему: «Мама, не оставляй меня!» И я отчетливо помню мысль: а, вот как нужно, это ж я все неправильно делаю! Кааак я после этого ежеутренне рыдала! Неутешимо и неостановимо, но совершенно ритуально, минут по 15. В ритуал входило «пойдем посмотрим на рыбок» (в группе был большой аквариум, больше ни в каком контексте его не помню, только себя в соплях, стукающую пальчиком по стеклу). Дальше весь остальной день все было мирно — до следующего утра. Бедная моя мама… (Ирина Шихова)
Я обожала свой детский сад. Он был на первом этаже жилого дома, там было всего две группы, гуляли мы в ближайшем парке, но главное, там не было идиотских правил. Как-то наши воспитатели справлялись без них: не хочешь молока, да и ладно, а чай будешь? Не хочешь спать днем — мечтай и фантазируй, потом расскажешь, что навыдумывал! Не хочешь играть со всеми — читай со мной рядом. Я бежала утром в садик, а вечером бабушка стояла и час ждала, пока я соглашусь уйти. И я вообще не помню, чтобы нас ругали или наказывали за что-то. 1978-81 годы это были. (Анна Кулакова)
Я сменила много детских садов, и один из них был «санаторный» — там вкусно кормили, перед обедом давали витаминки, спали мы в нормальных спальнях, а не на раскладушках, и зимой, когда было слишком холодно идти домой, можно было остаться там переночевать. А еще была опция иногда ходить в сад по субботам. И вот однажды летом я пришла в садик в субботу — а я одна в группе. Мне было прикольно, а воспитательница слегка расстроилась. Спросила у меня: «У вас что, еды дома нет?» Есть, ответила дочь молодых бедных научных сотрудников, грибы. «Ну вот, грибы,» — вздохнула воспитательница. Потом она повела меня «на экскурсию», сначала в магазин, где купила мне каких-то конфет сорта «дунькина радость», а потом к себе домой. Помню, что дома она в основном трепалась с подружками по телефону, а я сидела на стульчике в прихожей и меня распирало от гордости. (Юлия Альбова)
Я в детстве вообще не любил есть. Вот совсем. На обед нам давали какой-то суп, в котором в жиру плавали жуткие куски вареной капусты и, самое ужасное, лука. Есть это было невозможно, поэтому я просто сидел молча и не дотрагивался до ложки. Всех уводили спать после обеда, а меня оставляли сидеть над тарелкой с застывшей коркой жира и ненавистным супом под ним. Уговорить меня хотя бы попробовать не удавалось. Умел читать лет с четырех, этим пользовалась воспитательница, давала мне книжку, все садились вокруг меня, и я читал вслух. Она могла заниматься своими делами. (Sergio Bezrukoff)
Нас заставляли пить разведенные дрожжи! Но в общем я ходила в детский сад неплохо, даже целовалась первый раз с первой любовью за группой (стенка на улице, разделяющая двор сада, чтобы каждая группа гуляла на своем месте). (Наталия Дозорцева)
Я съела на спор плодик липы, потому что немного разбиралась в ботанике, а остальные дети — нет. Проспоривший оппонент обиделся и заявил, что я умру. Я гордо возразила, что нет. Все остальные дети смотрели на меня со священным ужасом. Мне понравился этот момент торжества моей злодейской власти над чужим простодушием. Еще мне нравилась прическа одной девочки, у нее две косы сходились в одну. Все остальное являло собою уныние и тлен, особенно гороховое пюре. Оно мне напоминало продукт коровьей жизнедеятельности. (Mervyn Quant)
Уже во втором моем детском саду, в районе Дачного, к нам на подмену пришла воспитательница лет, наверное, 60+, и пока мы типа спали в тихий час, рассказывала, как правильно прыгать с парашютом и полной экипировкой. Она воевала в десантных войсках санинструктором и за час дневного сна прочитала детям довольно увлекательную лекцию про то, «как это бывало там на самом деле». Спокойная такая… Не то что подавляющее большинство воспитательниц. (Илья Иткин)
Мамина подруга ходила в детский сад в Астрахани — и предсказуемо отравилась там черной икрой. А я всегда просила маму забрать меня до сна, потому что спать днем я не умела и не умею до сих пор. Если мама не успевала, мне нужно было лежать в кровати не шевелясь весь тихий час. Слава той воспитательнице, которая один раз заменяла наших и дала мне тихонько играть в углу. (Марина Дементьева)
На тонкой волосинке, только что вырванной из собственной головы, капельками-радужками блестели мои слюни, переливаясь от лучей солнца, падавшего в окно на тихом часу. Это было прекрасно! Крупинки алмазов это были, и я множила их, рассматривала, сдвигала и слизывала! А потом накрывал сон. Второе: тоже тихий час. Я проедаю простыни так активно, что после меня остаются аккуратные ровные дырочки. Помню белый вкус казенных простыней и плохосжевываемые волокна. Третье: шарик пластилина, спрятанный под подушку для секретного полдника. Пластилин я ела, как любой нормальный ребенок. Заготовка была быстро обнаружена, а я — разоблачена. Четвертое: семена дивных колокольчиков, которые я собирала и сеяла в секретном месте. Воды не было в доступе, «поливала» свежевырытым влажным песком из песочницы. Помню скорые всходы и чарующий потенциал превращения семечки в цветок. Пятое: пиписьки девочек, лежащих рядом на тихом часу. Удовольствие рассматривать и находить отличия. Помню, меня поразил мир пиписек, вроде все девочки как девочки одинаковые, а пиписьки — разные! (мальчики из отсутствия солидарности или по каким иным причинам не интересовали)
Я очень любила свой садик. Еду, пенки, кулебяки, странных детей, играющих в войнушки. И, конечно, клешню страшилища в окне зеленых старых кладовых… клешня смотрела на меня и пошатывалась, обнаруживая свою тайную жизнь. Я, конечно, замышляла побег в кладовые, дабы с клешней разобраться! А кувырки на детских площадках садика! Сколько падений головой вниз, головокружений и преодоления себя! На перила, вперед головой, назад головой. Как захватывало дух! А ковры на полу, которые, как кружева, как бесконечные лабиринты оплетали мои ноги и призывали пройти по себе, по всем самым узким проходам! А вот еще: темная лестница в подвал детского сада, как однажды меня пустили к ней как избранную… и анфилада темных комнат, душный теплый запах! Из этого же подземелья однажды явился Дед Мороз с голосом тучной Ольги Николаевны. Про первые влюбленности и душераздирающее драмы лучше буду молчать. Это долго. (Maria Vihrova)
Именно этот вопрос задали мне родители, когда я, четырехлетняя, вернулась из нового сада после первого дня.
— Как, хорошо тебе, Леночка, было в садике?
— Хорошо, — покладисто ответствовала Леночка.
— Любовь Петровна тебе кушать помогала?
— Помогала.
— А как она тебе помогала?
— Говорила: «Жри, жри, а то за шиворот вылью!» (Елена Орлова)
В детсад я ходила покорно, а в старшую группу — даже вполне охотно, там была милая нянечка, но вот с младшей группой была связана большая детская травма, она же история о первом вранье. Перед обедом группа, как водится, гуляла на своем участке. Излюбленным занятием было прыгать с горки. Почему прыгать? — потому что лесенка у нее была, площадка была, а ската уже не было. Все дети выстраивались в очередь, залезали на горку и спрыгивали. Мальчики лихачили — прыгали с корточек. Девочки осторожничали: садились на попу и сползали с края. Я обычно прыгала как мальчик, но однажды мне захотелось попробовать девчачий метод. Это была роковая ошибка, с испода площадки торчал гвоздь и, кажется, дожидался именно меня. И я, единственная из всей группы, зацепилась за гвоздь при сползании и повисла на колготах. Висела и орала, пока меня не сняли. На колготах, конечно, образовалась дыра, и мама вечером стала допытываться, откуда она. А мне было так стыдно, что я придумала историю о том, что перед тихим часом зацепилась за раскладушку (мы спали на раскладушках, сами их расставляли и складывали). История получилась правдоподобная, мама поверила. Меня сдала подружка — мы жили в одном доме, наши мамы общались, так что весть о том, как было на самом деле, дошла по цепочке до мамы. И она устроила мне серьезный разговор о том, как нехорошо врать. Ей просто в голову не пришло, что я могла соврать по причине стыда. (Ольга Дернова)
От садика у меня ощущения как от тарзанки: и ужасно, и прекрасно одновременно. В садике был мальчик, на которого я могла просто восхищенно смотреть. Одна из девочек догадалась, что я влюбилась, и предложила помочь: посадить мальчика на шкафчик, чтобы он точно никуда от меня не делся. Но после обеда на тихий час в садик приходил сын воспитательницы, второклассник. Воспитательница уходила чаи гонять, а его оставляла за нами присматривать. Он присматривал в меру своего развития: каждый тихий час с подельниками лазил к девочкам под одеяло щупать их. А на все угрозы «я пожалуюсь маме» нахально отвечал: а я скажу, что ты все выдумала. Как думаешь, кому поверят? (Юлия Рыженкова)
Помню садик как непрерывное насилие. Медленно ешь — вот тебе второе в суп, сверху вылить компот, и пока не съешь, не выйдешь. Делаешь пластилиновые листики, потом красишь их краской. Акварельная краска не ложится на пластилин никак, но пока не сделаешь — из-за стола не выйдешь. На прогулке примерз языком к железному столбу (насколько я знаю, все дети это сделали по разу, почему никто не объяснял им, что будет?), услышал, что группа уходит, рванул, пришел весь окровавленный — тебе же еще и досталось, теперь не только больно, а еще и страшно. Молоко с пенкой одно чего стоит. (Марина Казначеева)
Я пошла в сад почти в пять лет, до этого была с бабушкой в деревне, совершенно лишенная общения с другими детьми. Как мне в саду не нравилось! А дети казались ужасно тупыми, потому что мне было неведомо понятие «понарошку». Зато я была совсем не против молочной пенки, за что меня чморили одногруппники. Кто бы тогда мне сказал, что я буду работать воспитателем и мне наконец-то понравится садик?! (Олена Бездітко)
Однажды воспитательница рассказывала, почему нельзя съедать сразу всю банку аскорбинки: «Один мальчик съел, у него МОЧЕСВОД покраснел и отвалился». Никогда больше не встречала этого наукообразного эвфемизма письки. Воспитательницу звали Миляроманна. Видимо, Эмилия Романовна. Однажды во время сончаса они с другой воспиткой и нянечками вполголоса обсуждали подробности гинекологического медосмотра. Ни пса непонятно было, но при этом было ясно, что говорят они о чем-то очень стыдном. Однажды Миляроманна зачем-то меня спросила, в личном мы живем доме или в казенном. Я ответила, что в казенном (потому что в доме между двумя сенями было холодное помещение типа погреба, но в одном уровне со всем домом; помещение это называлось у нас «казенки»). Самая страшная еда в саду была — яичница. Я боялась смотреть ей в глаза после того, как вычитала в меню в коридоре «завтрак: яичница-глазунья». В подготовительной уже группе у нас умерла одна девочка. Попала под машину. Об этом нам сообщила воспитательница. Я помню свое потрясение: была девочка как девочка, ничего особенного, а совершила такой недосягаемо взрослый поступок. По запомнившимся ощущениям — это было примерно так же мощно, как если б сказали, что она поступила в институт. Респект, в общем (не без примеси зависти). Потом ее мама принесла в садик кульки конфет и раздала их детям в группе — «помяните Леночку». Это тоже было удивительно: какая связь между Леной, которая опередила в развитии абсолютно всех, и конфетами? К конфетам прилагалась нетолстая пачка фотографий Леночки в гробу. Взрослой она не выглядела; у нее были две ссадины на лбу и горестно приподнятые брови. Конфеты раздали — «Красный мак». (Лора Белоиван)
Единственная сидела молча и читала, постоянно писалась в кровать на сончасе. Потом вроде уже стала играть с другими детьми и писаться перестала, но сначала вот так. (Лия Гафарова)
Очень любила еду детсадовскую. Особенно тушеную капусту. Ненавидела стоять в углу, особенно в тихий час, когда жутко хотелось спать. Но мне все мешали спать, поэтому я кого-то побила и меня поставили в угол, где я, чтобы стоя не заснуть, открутила все пуговицы от кофты. Или это было за то, что я увела девочку из детского сада и мы целый день прогуляли во дворе, а нас искали с милицией… Не помню точно. (Oksana Misirova)
Я рано научилась читать, и молодые воспитательницы сажали меня перед группой, когда к ним приходили кавалеры, и я чего-то группе читала. На детсадовских фотографиях я почти всегда у воспитательниц сижу на коленях. (Татьяна Соловьева)
Садик, в который я ходила, был старый, с выгребной ямой — прообразом септика. Раз в неделю в сад приезжала говновозка, и все жадно смотрели, как дядька отмыкает замок на задвижке ямы и засовывает толстый морщинистый шланг в говно. Это было страшно и непостижимо. Когда дело было сделано, казалось, что говном провоняло даже небо, не то что мы. Мы нюхали друг у друга головы до самого вечера и говорили: «Уже почти не воняет». Это был комплимент. В саду была своя кочегарка, в ней работал истопник дядя Гена, страшный как черт. У него были громадные волосатые уши, толстые губищи и желтые глаза. Про него говорили, что он ест жареных кошек. (Лора Белоиван)
Моя старшая дочь пошла в садик в два с чем-то года, в ясельную группу. Там все было неплохо, только воспиталка обладала таким зычным командным голосом, что дети писались, кони приседали, а богатыри бледнели. И вот дома сидит моя кровиночка, пардон, на унитазе и громко кричит: «Твали! Твали!» Я чуть не понеслась вынимать душу из воспиталки, которая орет на детей: «Твари!» (А кто бы решил иначе?) Но, к счастью, вовремя выяснилось, что это была песня «Тили-тили, трали-вали». (Ирина Шихова)
Мой детский сад в г. Чита располагался в сосновом лесу в каком-то красивом старинном здании со львами на входах. Правда, в здании часто тек потолок, и нас вечно отселяли. И иногда было накакано в игровых домиках на площадках. В садик я ходила сама (мама наблюдала за мной с балкона) — в доме не работал лифт, а мы жили в военной квартире на 9 этаже. Причем и дорогу сама переходила, но какие там машины в Чите в середине 80-х. Садик мне нравился — не нравился только огурчик, нашитый на постельном белье ( у других были клубнички, малинки, вишенки — а у меня огурчик). А еще спали мы на раскладушках — вот. Сами их доставили, кстати. (Ekaterina Samukhina)
Из нейтрального — нам давали на обед консервированные зеленые помидоры, по половинке. Мы выдавливали их в столовую ложку, чокались и пили перед едой. Тост не помню, но он был. Помню вкус — ядрено-кислый маринад. А из соседнего детского сада сейчас пахнет в обед ТЕМ САМЫМ ЗАПАХОМ. Я вот думаю — что за приправа придает такой запах еде? «Детский сад» называется?.. (Julia Fedunina)
У меня был очень классные впечатления от сада, он был для проблем со зрением, и все дети в связи с этим были немного замедленны, что позволяло мне с комфортом с ними общаться. И воспитатели были хорошие со мной. Очевидно, потому что я тоже была медлительным ребенком с плохим зрением, который мог сидеть часами на одном месте и вырезать круги из газеты, как учили в программе «Детский час».
Но в то же самое время понимаю, что девочку Наташу из моей группы абьюзили достаточно жестко, так как у нее был энурез. Ее постоянно ругали, чморили и ставили в пример, как не надо. Дети относились к ней с предубеждением, я до сих пор помню это светлое заплаканное несчастное лицо. Мне казалось, ну как так можно не понять, что хочешь писать, и я тоже не относилась к ней как должно. Сейчас бы я, конечно, разорвала всех в этом саду на клочки за такое отношение к ребенку и обратилась бы к неврологу, урологу, психологу как минимум. Надеюсь, у нее все хорошо в жизни, она разобралась со своими детскими неврозами и послала всех, включая родителей, в пешее путешествие за весь совокупный абьюз. (Карина Фрост)
В детском саду у меня была первая большая любовь — Эрик — рыжий, упитанный, сидел за обедом рядом, ходили вдвоем, за руку держал. Ловил жучков для меня и музыкантиков — мы так называли больших лохматых пчел, которые не жалили, которых можно было закрыть в ладошке и слушать, как они жужжат. И они, пытаясь вырваться, крылышками щекотали ладони и этим отвоевывали свою свободу… Эрик — конфеты, жучки на цветах, солнце, кисель вкусный… а потом у Эрика случился понос, он горько плакал, сильно воняло. В тесной раздевалке родители пытались его переодеть… я была рядом… любовь ушла… вселенская пустота пришла. В тот день, возвращаясь домой с мамой, задала ей вопрос: «Если я сейчас попаду под машину и умру, я потом опять рожусь?..» (Гулнара Султанова)
На прогулке двое мальчиков и я решили показать друг другу попы. Зашли в детский домик, встали по углам, чтобы нас не увидели воспитатели, показали попы, спокойно разошлись дальше гулять-играть. Вечером всех разобрали, остались двое: я и Митя (один из поп). Приходит за Митей мама, воспитательница рассказывает ей про нашу проделку. У них морды строгие, мы в шоке. Минутная пауза. И вдруг та же воспиталка решает выручить Митю: «А зато он сегодня стихотворение выучил! Ну-ка, Митя…» Митя послушно и с чувством наяривает про бычка, который идет-качается, все сияют, мама с сыном уходят. Остаюсь одна я. Приходит моя мама. Воспиталка маме выдает тот же секрет. Строгие морды, тишина. Я мнусь, жду спасительного круга в виде бычка, но хрен там. Тишина. Уходим домой, душа в пятках, продолжение не помню. С тех пор поэзию ценю меньше прозы, толку от нее мало. И чувство, что мужчинам больше прощается, прямо вот с тех самых пор во мне живет. Из светлых воспоминаний — нянечка Елена Федоровна. Нежнейшее создание, доброе и ласковое, и похожа она была на бабушку из «В гостях у сказки», которая некоторые фильмы начинала, отворяя ставни. Елена Федоровна просила всех «посикать» перед тихим часом. А потом развлекала тех, кто не мог уснуть: делала из бумаги в клеточку кораблики и гармошки, тихо что-то рассказывая. Честно, я бы ей памятник до неба поставила, сказочный, прозрачный. Как вы уже поняли, я плохо засыпала в тихий час. Просто лежала с открытыми глазами, никогда не шумела. Но нянечка Татьяна Викторовна упорно лупила меня за открытые глаза по ногам моими же босоножками, у которых, как назло, были очень твердые каблуки. Ну а воспитатели просто завязывали мне в тихий час глаза вафельными вонючими прокисшими полотенцами с кухни. Так и лежала, задыхаясь от вони. Помню, пришла новая воспитательница в группу, а у нас тихий час. Лежу, слушаю шушукание, мечтаю, что она не будет меня мучать. И вдруг слышу, ей говорят: «А вот это Наташа, ей надо глаза полотенцем завязывать». Рухнула моя надежда. А ведь этими глазами я читала с четырех лет детям сказки в группе, пока воспитатели уходили поболтать к своим коллегам. И ведь я не жаловалась маме… (Наталья Битиева)
Я в младшей и средней группе читала другим детям книжки вслух, пока воспитатели бегали (курить траву) по своим делам. Я рано научилась читать. Детей сажали в полукруг, меня перед ними, и давали книжку. А мне тока дай. Другие дети мне не верили, что я правда читаю, думали, что смотрю на картинки и все выдумываю. А однажды мне в саду стало плохо, и на меня наорали, что я все выдумываю (повтор, да, а я штоле виновата, что у пятилеток и воспитателей одинаковый словарный запас?). Я не могла есть, за что получила порцию эпитетов, а в тихий час меня стошнило на дорожку около раскладушки, и на меня наорали, чо я туда полезла, с другой стороны могла бы натошнить, там убирать легче. Вечером меня увезла скорая, острый аппендицит с осложнениями, я полгода провалялась в больницах, поучаствовала в числе прочего в полостной операции с местным наркозом, а потом заново училась ходить. А потом вернулась в тот же садик. Куда ж еще? (Irina Guber)
Ненавидела детский сад люто, но кое-как старалась понравиться детям, принесла куклу — мама ей наклеила новогодний «дождик» вместо волос и сшила прозрачную тунику, красота была сказочная. Дети разодрали ее в момент, после чего вернули изуродованное голое тельце. За едой дети лазили под стол и показывали друг другу письки, а кто-то обязательно орал :«Риматеровна, они глупости показываюююют!» В супе плавали мучные клецки, и я думала, что это вареные лягушки, но они были единственной вкусной едой, поэтому я собирала у остальных детей эти тестяные шарики, меняя на хлеб с повидлом на полдник. Пару раз сбегала домой, и после скандала было решено меня оттуда забрать. Плюс от садика был один: выучила хороший русский прононс от той самой «Римытеровны», красивая была женщина, жена моряка, угощала нас бананами. (Tinatin Dias)
В детском саду я новенькая. За окном льет дождь, в комнате со множеством шкафчиков полумрак и тоска страшная — всех детей разобрали по домам, а мои родители задерживаются, и я рыдаю, потому что воспитательница успокаивает меня от всей своей широкой воспитательской души:
— Что ты плачешь? За тобой все равно никто не придет.
Ясен пень, что это был мой последний день в учреждении для будущих строителей коммунизма. (Сайера Юсуфи)
Я замуж первый раз в детском саду вышла. Свадьбу играли в умывальной. Школа нас с «мужем» развела. Потом встретились в пионерском лагере и на танцах развелись окончательно. (Елена Ильина)
В детский сад я пошла поздно, лет в пять. В яслях я не прижилась — два часа рыдала, запертая в боксе. А в саду было уже нормально. На завтрак всегда была селедка с пюре. В первый день на прогулке мне в глаз попал кусочек коры с дерева. Маленький. Это было до обеда. А вечером, когда мама пришла меня забирать, глаз у меня был уже раздутый и красный. Мама побежала со мной к медсестре, та вынула из глаза кору и строго спросила: «А почему ты сразу ко мне не пришла?» Мне было очень стыдно. Каждый же знает, что в саду есть медсестра и к ней можно вот так прийти, если что. А воспитатели, конечно, не видели ничего… А еще меня однажды забыли забрать. Тогда меня отвели в ночную группу. Они ужинали, а я сидела на стульчике в уголке. Хотела есть. Но потом прибежала мама и меня забрала. (Ольга Журавлева)
Я помню, в садике мы руками с ковра собирали пыль и мусор мелкий всякий, крошки. Типа такую игру предлагали воспитательницы. (Anya SHasheva)
В саду помощник воспитателя (няня или техничка, наверное) била мокрой половой тряпкой, если сложенное постельное белье с матрасом положить не в ту ячейку в кладовой. Сад был пятидневный. Ночью за шум, не дай бог, выводили в пустую темную комнату для занятий, типа «поставить в угол». Темноты боюсь до сих пор. Это навскидку. Про запихивание и выливание еды за шиворот даже и упоминать не буду, просто каждый день. Москва. Конец 70-х. Спальный район, самый обычный детский сад. (Maria Zhikhareva)
У нас воспитатели в детсаду иногда очень жестко себя вели. Помню, я почему-то запутался в колготках после тихого часа, и меня выставили в трусах в соседнюю группу в качестве наказания. Это было жутко. Интересно, что дети из соседней группы совсем не смеялись и вели себя деликатно. А еще нас специально простужали, чтобы мало детей ходило. Открывали зимой окна настежь с двух сторон. И назавтра половина группы не приходила. Я даже слышал разговор новенькой воспитательницы со старой и опытной. Опытная той объясняла, как это делается. А то 20 детей, мол, утомительно очень. (Федор Сваровский)
Лучшее воспоминание садика — это про игру, в которой всем раздали бумажки, сказали, что это деньги, и поручили тратить и зарабатывать. Все быстрые и ловкие подбегали к воспитательнице первыми и брали много, я такими качествами не обладал, поэтому брал в самом конце что осталось. И все-таки я победил, потому что никакого аналога налоговой не было и никто не следил, куда ты эти деньги к концу дня спустил. Все в конце игры деньги отдавали, а я ныкал. Каково же было удивление быстрых и ловких, когда через несколько дней я стал заметно богаче их… (Лев Федоров)
К счастью, этот казенный дом меня миновал. Как только меня отдавали в сад, я сразу болела и месяц сидела дома. После того, как подхватила коклюш, моя бабушка ушла на пенсию и на этом мой сад кончился. Зато потом я гуляла с бабушкой и тетей на Соборной площади (кто знает Одессу) и у меня были такие же недетсадовские подружки. (Регина Окраин)
Мне около трех лет было. Мама из садика как заберет, так спрашивает, что было в садике, а я говорю, что сидела на витринке. И так если не каждый день, то через день. Мама как-то вспомнила утром, когда привела в сад, где ж эта витринка, а оказалось, что это детские шкафчики. И если ребенок балуется, наказание посадить наверх на шкафчик. Высотой шкафчик с моих тогдашних три роста был. Не помню, что мама тогда сделала, убила воспитателя или вырвала ей все крылья и засунула в ее зад. Но разбор полетов был жесткий. Кстати, у меня не осталось боязни высоты, но не могу с уверенностью сказать о ком-то из одногруппников. (Ornella Corleone)
В детском саду впервые увидела представителя другого пола без трусов, была шокирована открывшейся картиной, уточнила, у всех ли мальчиков такое несчастье между ног, и потом лет до десяти жалела всех мальчиков и дяденек, считая, что им всем априори живется тяжело и они нуждаются в снисхождении, сочувствии и заботе. Даже те, которые козлы. Еще из ярких воспоминаний — девочка Надя, которая, как и я, никогда не спала в тихий час, но в отличии от меня не просто лежала и ждала, когда зазвенят посудой (значит, полдник скоро, столы накрывают, скоро конец тихого часа, ура), а лежала и грызла пододеяльник. Она прогрызала огромные дыры, а выгрызенные куски сосала и глотала. Ее ругали, наказывали, но без толку. Она грызла пододеяльники каждый день. А я ей завидовала, потому что лежать просто так два часа было очень скучно, но грызть тряпки у меня смелости не хватало. (Светлана Лаврентьева)
В первый день (неполные три года) избила детей, искусала нянечку, разгромила стенды с игрушками. Маму вызвали с работы. Она приехала, выслушала от заведующей речь о том, что девочке не место среди нормальных детей, отвезла меня домой (два трамвая 40-50 минут), всыпала мне дедовского солдатского ремня. На пару недель помогло. Далее — профилактически. Теперь я работаю воспитателем много лет, ибо хочется, чтобы дети не чувствовали себя так, как я в свое время. (Sanya Sal)
С любовью! Самарская область, самый обычный детсад на районе. Секрет, видимо, в том, что воспитательницы любили детей. Искренне, постоянно. Помню свои любови-дружбы, как пили воду на прогулке из смешных крошечных стаканчиков (было очень вкусно), как ходили в лес (он был совсем рядом). Еще помню, как однажды вдруг проснулись днем, а за окном внезапная зима со снегом хлопьями. Помню миллион разных косичек, которые мне заплетала старшая воспитательница, грустный костюм синего зайца, в который меня нарядили на какой-то утренник. Кабачковую икру еще помню, мне нравилось. Но есть и другое воспоминание. Мне лет 5-6, мы гуляем с группой на улице, воспитательница отвернулась (или отошла), а в это время за забором какой-то затрапезный мужик достал член из штанов. Помню, что замерла, а потом убежала. Даже тогда понимала, что это какая-то жесть, это неправильно. Рассказывать никому не стала, да и не поняла бы, как и что рассказывать. (Дарья Горсткина)
Я была такая тихая-домашняя девочка. С виду. Никто не ждал подвоха, в общем. Уже в яслях у меня появился «жених» — слово было незнакомое, поэтому и нравилось. Он упал на тележку с битым стеклом, и в ясли его больше не водили. Второй жених появился уже на последнем «курсе» сада. Но разочаровался во мне, когда я пробила голову мальчику из группы (Гришка! Прости! Я не хотела, честно!). Из сада у меня любовь к гороховому пюре и шавле с бараниной — вкусно кормили. И я сыграла на утренниках все главные роли, что имелись в репертуаре, — видимо, неплохо получалось. Даже была приглашенной звездой на праздники в младших группах (во время сончаса у нас шли репетиции, это компенсировало необходимость учить стихи). А еще воспитатели обещали просверлить головы особо непослушным, для чего притаскивали ультрафиолетовую лампу и пугали нас ею. Я смотрела на лампу с недоверием — сверлить она явно ничем не могла. На подоконнике в группе росла морковь, ножницы на занятиях были тупые, а очень любимая мною воспитатель Галина Васильевна была копией Валентины Толкуновой. В саду я узнала анекдот «про Кудряшку», который с успехом рассказала другу семьи, что стало надолго притчей во языцех среди родни и знакомых. Было очень стыдно. Маме. (Евгения Филина)
Хм… мне вспоминается неприятный запах еды в детском саду — то кислой капусты, то молочного супа… брр, а так вроде было все норм. (Kseniia Ponurko)
Воспитатель Людмилка Иванковна. Память детства: в детском саду в туалете девочки смеются, моя руки в умывальниках. Огромная тетя вышеупомянутая вбегает и хватает меня, начиная трясти с воплями: «Заткнитесь все!» В глазах мелькают виды потолка, стен, пола, кабинок. Голова болела очень после. И постоянное чувство безысходности: надо идти в сад. (Вит Влад)
Из всего детсада помню только, как меня однажды забыли забрать — при том, что бабушка была заведующей этим садиком. Но как обычно — мама думала, что заберет бабушка, бабушка — что мама, в итоге я спала на раскладушке в группе. Просыпаюсь, а вокруг дети играют и жизнь бурлит, очень странное чувство. (Yana Taran)
Сад. Много всего было. Самое ужасное — это темное зимнее утро, надо вылезать из кровати и идти в сад. Играть с детьми я как-то не могла. Лучше всего игрались в бабу-ягу — я занимала домик на площадке и выгоняла оттуда всех. Наверное, мне очень хотелось свое пространство. Еще была отличная игра — куличики из песка посыпать пудрой, которая добивалась трением камня о кирпич. Детсадовский компот из сухофруктов ненавижу до сих пор. Мне очень нравилось смотреть за заборчик вдаль — там было видно электричку, а на электричке мой папа ездил на работу в Москву. Это было примерно как сейчас на Мальдивы (так же далеко, красиво и маняще). Потребовалось 20 лет, чтобы понять, что папа к этому совершенно по-другому относился — зимой и летом электричка в 7:02. Когда родился брат, мама иногда забирала меня с полдня. Я была так благодарна брату, что он родился и я могу полдня проводить с мамой, особенно за то, что я избегала дневного сна и иногда даже обеденного компота. Люблю брата до сих пор и все ему прощаю. (Anna Tolpeykina)
Я не ходила в сад, вернее, ходила, но очень мало. Помню, как все спали днем, и детей почему-то клали в порядке мальчик/девочка (видимо, чтобы не болтали друг с другом). Рядом со мной спал Женя, у которого был шикарный дневной сон, а я не спала, поэтому просто лежала два часа и смотрела на то, как спит Женя (собственно, поэтому это единственное лицо, которое я помню из раннего детства, кроме родителей). А потом другой мальчик меня достал, постоянно отбирая у меня деревянный кирпичик, и получил этим кирпичиком по голове (представляю, что бы сказали психологи Лондон Гейтс), и мама поняла, что садик мне как-то не очень, и больше я туда не ходила. Вместо этого мама стала брать меня на работу в Дом культуры «Родничок», и вот там было куда веселее. (Maria Burnashova)
У детей в саду появилась новая воспитательница. Обескуражила вопросом пятилетнюю дочь — почему ей надо в туалет. Ребенок должен был разъяснить. После чего был отпущен в туалет. Два дня теперь проблемы с туалетом и утончения на тему, когда можно, а что делать, если нужно на улице, а если перед выходом и т.д. По 40 минут возле туалета перед сном. Низкий поклон воспитателю. (Ольга Горностаева)
Когда мама попадала в больницу, меня оставляли на пятидневку. Родственники передавали гостинцы. После ужина всем раздавали свои пакетики, разрешалось взять что-то одно, чтобы хватило на неделю. Помятая, но вкуснейшая пастила и зеленые яблоки в крошках разломанного курабье. Иногда были вафли и зефир. Мы менялись. Ночью подходила к окну, ждала маму. Меня застукала нянечка и посадила в предбанник, где я обрушила на себя коробки с елочными украшениями. Последствий не помню. А на дневной сон ребят, тех, кто не спал, пришивали к подушке за пижаму. (Tatiana Plotnikova)
Сама ничего толком не помню. Обрывочно: мама с утра пораньше ведет меня в садик на другом конце города; прощается; я реву; мама, поджав губы, уходит (это я выросла и поняла — чтобы потом тоже пореветь). Никто не понимает моего горя, мама ведь никогда не вернется, думаю я, но каждый раз происходит чудо и я забываю об этом горе, проревевшись; МАННАЯ ЖИЖА; а спустя какое-то время и мама возвращается. По свидетельствам очевидцев, в садике я читала всем книжки, завязывала шнурки и вообще была локальный Илон Маск. Однажды мальчик ударил меня по голове, и я пренебрегла и мамиными, и папиными советами (пожаловаться воспитательнице/дать сдачи соответственно). Вместо этого я посадила мальчика на стульчик, села напротив и серьезно с ним поговорила. Мне нравится думать, что мальчик офигел, а карма ниспослала ему жену, которая регулярно сажает его на стульчик, садится напротив и говорит: «Милый, нам надо поговорить…» (Анна Брюсова)
Помню картинку. Я вхожу в комнату, а там сидит какой-то мальчик — белокурая бестия, видимо, любимчик воспитательницы, нога на ногу, перед группой, и что-то командует. А остальная группа сидит вся на скамеечке и у всех ручки на коленках. Еще была девочка, которая меня щекотала. Не помню, как звали. Но на детсадовской фотографии, которая у нас сохранилась, у нее выколоты глаза. Еще меня как-то дважды или трижды вырвало после завтрака, включавшего кофе с молоком (и пенками, конечно). В последний раз нянечка мне сказала, что в следующий раз я сама это все за собой буду убирать. Больше меня на завтраки не водили — приводили после. Еще там был Леонтьев, который макал свои сопли в суп. Но мы с ним подружились. Я даже как-то просила воспитательницу его не наказывать. Очень любила заступаться за хулиганов. А в другом саду был Мишка Панфилов, косой на один глаз. Наши раскладушки были рядом во время тихого часа. Ничего неприличного не помню, но какое-то эротическое напряжение было. Потом я дала ему свой телефон и он звонил по многу раз на дню и мучительно молчал. Я должна была его еще и развлекать. В какой-то момент начала сливать звонки. Еще помню фразу из утренника: «Я, ребята, Веселинка! Так зовут меня, друзья!» (Liza Rozovsky)
В детский сад я пошла сразу в подготовительную группу, уже совсем большая.
Я единственная из группы умела читать. Причем весьма бегло любой текст. И этим пользовались воспитатели. Мне вручали книгу, и я читала вслух. Помню, что это были сказки Андерсена и «Конек-горбунок». Мой авторитет среди сверстников был очень велик. До сих пор мальчики мои детсадовские говорят, что я была самая умная и красивая, «звезда N1». (Марина Максимова)
Помню, мне было лет шесть, дело шло к Олимпиаде, и в саду должен был пройти утренник на олимпийскую тему. Так как я легко и быстро запоминала стихи, мне досталась роль «русской красавицы Москвы», то есть матрешки в сарафане и кокошнике, которая весь праздник бредит стишатами типа «Как горды мы, как мы рады, что у нас Олимпиада». Три страницы чудовищного текста! (Ludmila Zabulis-Tchernomoroff)
Я ненавидела в саду все, даже запах. Однажды сбежала. Мама всегда приходила в шесть, я понимала время по часам, сидела в раздевалке и ждала. Потихоньку оделась. Дождалась, когда пришла чья-то родительница и, по тихой грусти, прикинулась ребенком из их семьи. Свалила. Помню, что иду, зима, темно, где иду, не очень понимаю. Добрела до подъезда, а там мама в слезах. Ни словечком меня не попрекнула, любимая моя. В общем, ненавидела я сад этот. (Римма Петрак)
1. …про рыбий жир
Как-то раз нашу группу построили в ряд, и нянечка большой ложкой начала вливать рыбий жир в каждого ребенка. Всем влили. Я не далась. Намертво сжала зубы. Тогда подключилась воспитательница, зажала мне нос, чтобы я открыла рот. Нянечка подобралась с ложкой. Я вырвалась. Укусила нянечку. Выбила у нее из рук склянку, она разбилась. Уже собиралась кусать воспитательницу, но от меня отступились. Папу, правда, вызвали. Он сказал, что тоже терпеть не может рыбий жир, и написал бумажку, чтобы мне его не давали. Рыбьего жира с тех пор в моей жизни не было даже в капсулах.
2. …про поцелуи
Однажды два мальчика устроили из-за меня дуэль на лопатках. А так как они в ту пору были металлические, то один рассек другому лоб. На белый снег полилась красная кровь. Опять вызвали папу.
— Ваша дочь целуется. С мальчиками.
— Но это же нормально!
— Но с двумя! А они из-за нее потом дерутся!
— Вот это уже непорядок. Я с ней поговорю.
Поговорил. Я дала честное слово, что мальчики из-за меня драться больше не будут (кровища на снегу и на меня произвела неизгладимое впечатление). Надо сказать, слово я сдержала. Драк больше никогда не было.
3. …про мыло
Однажды я уронила за раковину кусочек мыла. Оно было одно, и воспитательница сразу заметила недостачу. Выстроила всех в ряд. Велела признаться, кто взял мыло. Мне почему-то было стыдно признаться, что это я его уронила. И тут мальчик, как сейчас помню, Дима, который видел, что произошло, вышел вперед и сказал, что это он виноват и мыло за раковиной. Ему ничего не было, мыло просто достали — а мне потом много лет было стыдно за трусость. Считаю это лучшим уроком в своей жизни. (Iva Barmina)
В моей группе был мальчик Рома, а у Ромы был маленький брат (года два, наверное, или даже меньше). Однажды под вечер, когда меня еще родители не забрали, Ромина мама пришла с младшим сыном в сад, поговорила с воспитателями, плакала, и те разрешили всем троим остаться на ночь. Для меня это было совершенно непонятно, спросила у родителей потом, оказалось, что Ромин папа пьет. Представляю, что он дома творил, раз эта несчастная женщина вынуждена была периодически проситься ночевать в детский сад и спать на детской кроватке. Видимо, совершенно безвыходная была ситуация и не к кому было идти. Хорошо, что в саду всегда разрешали переночевать (это было неоднократно). О дальнейшей судьбе этой семьи, к сожалению, ничего не знаю. Школы у нас с Ромой были разные. (Oksana Pustovaya)
Ходила в детский садик с отвращением. Сменила два. Бывало всякое — невкусная еда, травмы, требование терпеть и как результат мокрые штаны на зимней прогулке, одногруппники голые на подоконнике. В 1999 пошла в садик записывать дочь, вошла, а там пахнет садиковской едой и уборкой, записала дочь в группу и заплакала, так жалко было отдавать ее, маленькую, трехлетнюю, в это общественное жестокое место. (Евгения Грищенко)
У нас было две воспитательницы, они работали через день. Первая добрая, умная, внимательная Раиса (Рахиль) Ильинична. Я ее обожала. Красивая была очень. Никогда не кричала. Вторая Надежда Васильевна — уж не знаю, чем ее жизнь обидела, но всю злобу свою она вымещала на нас. Орала, толкала. Если кто-то писался — выставляла на публичное поругание в мокрых трусах. Однажды на обед был суп с ужасной переваренной капустой, и я не захотела есть. Она заставила. Я давилась и ела. Естественно, меня стошнило. И она заставила меня съесть еще две тарелки. Мне четыре года было. Мама потом устроила невероятный скандал, этой воспитательше выговор вынесли. Но поведения ее это не изменило. До сих пор помню ее злобное лицо в обрамлении неясного цвета локонов в химической завивке. А ведь 45 лет прошло… (Анна Бочкова)
Мне в детском саду давали самые длинные стихи. Помню сцену: мы одеваемся вечером на прогулку, перед тем как уходить домой. Выходит воспитательница, в руках держит несколько одинаковых отрезков (четверостишия обычно) и одну длинную «портянку». В голове сразу промелькнула мысль: щас опять мне достанется. Называет фамилии, раздает стихи. Народ счастлив. Я сижу, смотрю на нее тоскливыми глазами. Она: «Ну что смотришь, а это тебе!» Интуиция. А сейчас память ни к черту. Вот так детский сад съел всю мою память. (Оксана Быханова)
А у нас было ооочень хорошо в садике! Во-первых, у нас был живой уголок! Во-вторых, однажды мы делали вазу из папье-маше. И она потом всегда стояла у бабушки на салфетке, а в ней карандаши. Химические такие. В-третьих, мы гуляли в Соловьевском садике, а там желуди. И секретики. В-четвертых, когда зима, папа возил утром на санках, что гарантировало вечернюю горку. Из плохого был только рыбий жир из алюминиевой ложки. (Анна Касьянова)
В детский сад я практически не ходила, а вот в ясли ходила. Конечно, мало что помню. Одно воспоминание грустное, а одно радостное. Грустное такое. Мы жили в пригороде, и там была всего пара детских садиков, видимо, пристроить туда не вышло, и родители возили меня в город. В 70-е и с транспортом было не очень хорошо, и жили мы от остановки далеко, так что зимой тащить ребенка по темноте и снегу было то еще приключение, и был период, когда я находилась в яслях на пятидневке. А может, это разовые акции были, надо будет спросить у родителей. Но один раз четко помню — зима, ночь, за окном фонари горят, деревья в снегу, а под окном стоят кроватки с решетками — тогда же и грудных детей оставляли в яслях. А я хожу между кроватями, хочу домой, но мама после работы забегала и рассказала, почему мне надо остаться, поэтому креплюсь, как партизан. А ходила по комнате, потому что ночью какая-то домашняя обстановка была, нянечки не ругались, что я не сплю. И радостное — у нас в группе работала молодая воспитательница, я очень ждала ее смены. Она мне казалась сказочной феей. У нее была модная по тем временам прическа, кажется, это называется сэссун, волосы до плеч и всегда завиты вниз. И самое главное — она иногда носила сарафан. У него вместо лямок были крылышки, длинная юбка-полуклеш сшита из широких разноцветных клиньев: желтый, красный, зеленый. По низу шла широкая контрастная полоса, а на ней в виде аппликации большие, тоже контрастные цветы с круглыми лепестками. И сама воспитательница была очень милая, и сарафан этот — просто мечта! Я себе такой очень хотела, думала, вот вырасту — обязательно сошью. (Светлана Евецкая)
У нас во время «тихого часа» было запрещено шевелиться и открывать глаза, за это воспиталка могла ударить. Как ребенок, не знакомый с насилием в принципе, я боялась этого просто панически, как смерти. В связи с чем запомнился случай. У меня в какой-то день началось заболевание «свинкой», с утра это было незаметно, а вот когда легли, шею начало раздувать… причем именно с той стороны, которой я лежала вниз. И вот. У меня раздуло шею, это и больно от давления, и горячо, и адски хочется перевернуться на другой бок, чтобы хотя бы не задыхаться — но шевелиться нельзя. Так все два часа и пролежала. (Ka Pruss)
В детский сад я ходила терпеливо, приняв его как неизбежное. Мне там не нравился никто. Вообще никто. Я не разговаривала ни с кем. Изредка с кем-то из детей, по необходимости. Во всех играх — молча. Не прочла ни единого стиха на утреннике. Ярче всего из садичной жизни помню эпизод, как у одного мальчика случился внезапный приступ диареи, и он убежал за веранду экстренно оправляться. Некоторые из присутствовавших побежали наблюдать. Я попала на действие внезапно, по незнанию, в самый разгар. До сих пор помню четко картинку: несчастный мальчик, сняв штаны, неистово дрищет и одновременно горько ревет в голос от унижения. Зрители в восторге, смеются до колик. Я увидела глаза этого мальчика, отпечатала его лицо в мельчайших деталях себе в память навсегда (как впоследствии выяснилось) и убежала тоже реветь. И каждый раз, вспоминая этот эпизод, реву (вот и сейчас тоже). Ну, и классика с обязательным доеданием пищи: меня перестали заставлять после того, как я выблевала съеденное себе в рукава прямо там же, за столом. Знать бы заранее, что это работает! Сочетание свеклы со сметаной до сих пор не выношу, и этот цвет в любой пище. Борщи ем ярко-красными. (Ольга Дударь)
В подготовительной группе у нас была нянечка-монстр. Она каждый день обещала «повыдавливать очи» и «поразрывать мордяки», если мы будем нарушать ее правила. Я ее очень боялась, но, к счастью для меня, много болела и в садик ходила не часто. (Да, проветривания во время дневного сна облегчали работу воспитателей и нянечек). А летом перед первым классом я увидела двух молодых красивых девушек, проходящих мимо нашего подъезда. Одну из них я вроде где-то видела, но не могла вспомнить где. После того как она мило поздоровалась с моей мамой, я стала спрашивать маму, откуда она знает эту девушку. Мама очень удивилась: «Это же ваша тетя Катя!» Я не могла поверить. Эта девушка ну вот совершенно никак не была похожа на мордяки-разрывающего монстра. (Наталия Козак-Мужниекс)
Папа говорил, что когда приводил меня в сад, то уходя, слышал истошный крик и плач еще за километр. Я помню, что невкусный рассольник, который давали на обед, нельзя было вылить сразу, надо было немного посидеть над этой зеленой жижей, а потом нам давали отмашку, и к огромной черной пластиковой урне выстраивалась ровная очередь из заключенных, зачеркнуть, детей, чтобы вылить суп. А еще, когда мы спали, тихий час, то нельзя было вставать, нам подпихивали одеяло под матрасы, как бы привязывая к кроватям. Потеряв доверие к системе, я представляла школу таким же малоприятным приключением, и она полностью оправдала все мои опасения. Мои дети-сабры пошли уже в израильские учебные заведения, а я все никак не избавлюсь от скелетов советского перевоспитания и жду подвоха. Дети ок, я — периодически в панике… (Катя Купчик)
Начала вспоминать и поняла, что много хороших моментов вспоминается. Детский сад — маленькая жизнь. Конечно, была неприятная еда, но я почти про это не помню. Всегда есть такая еда, меня и дома пытались регулярно накормить чем-то, что я не люблю. Игрушки, которых не было дома: игрушечный телефон, бутафорские конфеты, машинки и куклы. Однажды нас завели в какой-то кабинет и предложили поиграть маленькими фигурками людей и животных (это был какой-то типа урок, а фигурки — редкий раздаточный материал). Это впечатление на всю жизнь, «Лего» еще не было, из мелких игрушек — только пупсы. Наверное, поэтому я сейчас работаю с Sandplay. Помню регулярные сезонные праздники, подготовки номеров и пошитые мамой костюмы. Портреты лидеров на стене у лестницы и траурные ленты на некоторых из них несколько лет подряд. Кино «Синюшкин колодец» вместо прогулки на улице в осенний дождливый день — теперь приятно находиться в тепле и свете, когда за окном сумрак и дождь. Почему-то воспитательницы всегда были — одна хорошая, а вторая плохая и злюка. Рисование, лепка, подготовка к школе, чтение, выпуск из детского сада перед школой, металлическая калитка зимой и мой язык, намертво примерзший к ней. Люди выходили, открывая ее вместе со мной, пока не пришла добрая тетя и не полила теплой водой на язык. Зависть к школьникам, чьи голоса мы слышали во время тихого часа, они уже шли домой. Потом я мимо ходила из школы и завидовала детсадовским детям — они там спят, а мне еще уроки делать. Конечно, тоскливое ожидание родителей у окна тоже было. Ягоды боярышника вкусные, листья кленов и ясеня осенью на земле, зиму почти не помню. Дети, драки, конфликты, дружбы (на очень-очень долгое время). (Елена Огарева)
Меня шокировали два унитаза на 30 детей, без каких-либо разграничений, дверей и даже стульчаков. За три года я так и не смог с этим смириться. (Alexey Lavrov)
Я любила какао и молоко даже с пенками, и запеканки (всех сортов), и мне все это сгружали мои одногруппники. Так что со мной все дружили, я была полезная и крупная.
А еще я не спала днем, наряжала свою коленку с помощью простыни в «косынку», получалась такая безликая девочка-подружка, и мы с ней болтали, я ей рассказывала, кто где лежит, и что делал сегодня и еще жаловалась на мальчика Костю, который спал рядом, он мне не нравился, сопел, и у него вечно из носа текли сопли, а еще он демонстративно ел козявок. С тех пор я не знаю лично ни одного Константина, мне кажется, я их интуитивно избегаю. (Елена Львова)
У каждого было по пластмассовой расческе, они хранились в специальных кармашках. И вот кто-то повадился выламывать зубья у этих расчесок. Один раз, другой, третий… Воспитательница искала виноватых, кричала, угрожала, но никто не сознавался. И тогда после тихого часа она построила нас по росту, как на физкультуре. Когда все построились, она сказала, что вызвала милицию и сейчас придут милиционеры с большими собаками. Собаки будут искать виноватого, а как найдут — загрызут. Все мы — а было нам лет по 5-6 — поверили, одни плакали, других просто трясло от ужаса. Виновный сознался. (Анастасия Журавлева)
1970-е в Москве. Странный суп. Как компот из сухофруктов, только еще с рисом. Вареная сгущенка на хлебе на полдник (до сих пор не люблю ее). И попытка женитьбы сразу на двух сестрах. Они были близнецами и практически неразличимыми. Так, по-моему, было проще, чем каждый раз гадать, с кем именно играешь. Правда, мама и бабушка почему-то не оценили… (Алексей Дудунов)
Детский сад не оставил травмирующих воспоминаний, хотя воспиталки делились на злых и добрых. Подозреваю, что я была достаточно умной и неамбициозной, чтобы не отсвечивать. Помню стук горшков о метлахскую плитку и кислые запахи еды; зимнюю тьму, по которой утром и вечером меня водили туда и обратно; забор, за которым были воинские части, там ходили лысые солдаты. Интерес был к игрушкам из другой группы, особенно в подготовительной стоял какой-то фантастический расписной кукольный умывальник, он меня интриговал, но заведующая сказала маме: «Ей здесь скучно, отдавайте в школу», — и в шесть лет я пошла в первый класс. (Наталья Фомина)
Моя ненависть к вареному и жареному луку началась в детском саду нашего военного городка. На всю жизнь отпечаталась картинка — воспитательница выбирает ложкой особенно «жирные» куски лука из тарелки с остывшим супом и пытается насильно меня накормить. А мой папа, пробегая в обед мимо окон детсада, наблюдал иногда одну и ту же картину — тихий час, дети в кроватях, а дочь родная с тарелкой в углу стоит. (Светлана Грибкова)
Я сначала ненавидела детский сад, а потом быстро полюбила. Я ела любую еду, включая гущу из борща и щей, перловую кашу, подсохший белый хлеб с маслом, также демонстративно всасывала пенку с молока, получая удовольствие от того, как всем вокруг становится дурно. Мне очень нравилось спать днем, гулять на площадке с верандой и учить стихи на всякие праздники. Когда нас стали готовить к школе, я обнаружила, что все задания делаю самая первая, что мне тоже очень нравилось. Но иногда меня наказывали, в частности, за то, что я очень жалостливо умела рассказывать сказку про Русалочку, после чего часть группы рыдала навзрыд, показывая на меня пальцем, когда спрашивали, кто виноват. Но это тоже было приятно. А еще я думала, что мальчики и девочки, когда вырастают, становятся бабушками и дедушками в произвольном порядке. И я всегда смотрела в раздевалке на товарищей, думая, кто из мальчиков превратится в бабушку, а из девочек — в дедушку. Еще нас водили гулять в лес и брали с собой воду в эмалированном чайнике, а поили всех по очереди из перевернутой крышки. Я недавно увидела где-то перевернутую крышку такого чайника, и прямо Марселем Прустом вспомнила все, самая вкусная вода была из нее. (Светлана Мейер)
Из детсада сохранилось много «ярких» воспоминаний, но лучше всего запомнилось отношение нянечки Лизы, красотки с толстенной косой до пояса, к моей подружке Танечке Гарбер. Танечка была болезненная, худосочная и отвратительно ела — а ее заставляли. Как-то раз Таню вырвало, нянечка принесла грязнющую тряпку и заставила ее вытирать за собой. В другой раз, после бесконечного копания в обеденной тарелке, она схватила несчастную Таню и буквально вышвырнула ее из-за стола. Эта сцена навсегда в моей памяти: Таня буквально пролетает передо мной, словно в замедленной съемке, и приземляется на пол. Вспоминаю — и мороз по коже. Теперь я думаю, что, возможно, Лиза эта была антисемитка (а по моей девичьей фамилии ничего такого сказать было нельзя). (Svetlana Vainbrand)
Ох… мой детский сад… боль… нам выливали за шиворот все, что мы не съедим… с тех пор я все доедаю и много вешу. (Марианна Таршис)
В последний год садика мы с мамой переехали в Украину, и в основном получалось так, что в садике какой-то карантин (привет, 20 лет спустя!), мама на работе, а я наедине с курицей и гречкой довольно играю дома, бросаю дружественному коту куриные кости и смотрю лениво, как тренируются парашютисты. Это одно из лучших в жизни воспоминаний, если мама прочитает, то ми ж дуже ж Вам благодарни. А в садике потом было скучно, и я туда сама ходила, а выпускной из садика был какой-то взрослый, все выходы открыты в лето. (Антонина Касина)
Несколько лет назад я, в приступе ностальгии, купила пшеничную кашу, она же у нас называлась Артек. В садике я ее очень любила, но с тех пор и не ела. Сварила, вкусно, но не то. Не похоже на садиковскую. На следующий день решила разогреть прямо в кастрюльке, а тут позвонили, пока болтала по телефону, каша пригорела. Я все равно решила ее попробовать, и — о, счастье — тот самый садиковский вкус! (Елена Львова)
На тихом часе нянька, молодая украинка, всегда строго командовала: «Руки под щеки!» — все должны были засыпать именно в этой позиции. Практиковала она также тихонечко прилечь на коврик между рядами раскладушек, выждать, кто первый крикнет: «Никого нет!» — тут же, как дракон, поднять голову с полу и — ага, попался! — наказать виновного. Девочкам попадало меньше, шлепок одеялом для острастки… А вот у мальчишек любила она отобрать трусы. Несчастный лежал потом долго в постели после тихого часа, потому что идти к ней без трусов просить прощения было стыдно… Но потом таки скакал, обмотавшись одеялом: «Простите, Валентина Ивановна!» Нянька тогда милостиво возвращала ему трусы… (Ирина Бобылькова)
А мой садик вспоминается мне приятными эротическими моментами. Я нравилась Виталику, он дарил мне какие-то миленькие подарочки. А когда я стояла в очереди на горку, он подбегал и целовал меня, затем быстро убегал. Я за ним не гналась, чтоб убить, потому что я бы тогда пропустила свою очередь. К горке я подходила уже пару раз поцелованной. А еще я красиво рисовала, и все просили меня что-нибудь нарисовать. И я рисовала, ощущая себя мегазвездой. (Алена Найдич)
Обожала детский сад! Не плакала даже в первый день. Мама была удивлена и уязвлена совершенно: она, по традиции, оставила меня на пару часов для начала, а когда вернулась, я лишь помахала ей рукой, иди, мол. Мне нравились дети, я очень общительная, нравилась еда, новые игрушки, занятия и даже тихий час (я, правда, была злостной нарушительницей). Увы, счастье мое продлилось недолго: спустя год или полтора после начала садика мама забеременела, а я схватила мой первый в жизни бронхит. Больше в сад не ходила (он был очень далеко, и беременной маме было страшно лень ездить). (Анастасия Каргина)
Самое яркое воспоминание из детсада было не у меня, а у моих родителей. Итак, 1970-е годы, Новосибирский Академгородок. Бобинные магнитофоны, записи Галича, ходящие по рукам… Так вот, детский сад. Воспитательница — не имея в виду ничего крамольного — интересуется: «Детки, а какие вы знаете песенки про облака?» Ну я и запеваю: «Облака плывут, облака, в милый край плывут, в Колыму…» К чести воспитательницы, она не настучала на моих родителей. Просто когда они пришли меня забирать из садика, воспитательница очень вежливо порекомендовала им все-таки ставить дочери песенки, соответствующие возрасту. А могла вообще-то и сдать, да. Но нет. (Tanda Lugovskaya)
Сходила в садик на один день, заболела. Садик закрылся, а больше я туда не ходила.
Лихие 90-е в деревне. (Мария Туровец)
Детский сад, школа, пионерский лагерь… Терпела. Как неизбежное зло. (Ольга Рогова)
Детский сад — это время, когда в семье было еще все прекрасно, папа, мама и я, любимый ребенок, не только в семье, но и априори любили меня и воспитатели, и нянечки, от этого я позволяла себе многое и была безбашенная. Я снимала пробу с обеда, приходила в столовую, и мне давали котлету или пирожок. Когда все садились заниматься, я брала простой карандаш и стачивала грифель об край жестяной игрушечной тарелочки, потом этим месивом красила себе глаза и ногти, научила этому детей. В моей группе была дедовщина, я была главной, все новенькие проходили испытание — я их закрывала в шкафчик, потом их искала воспитательница. Тихий час — это пляски и прыганье по кроватям. На фотографиях из детского садика я сидела непременно в центре, иногда с игрушкой. Помню только один скандал в садике, когда мне брат пообещал, что заберет меня после школы и я не останусь на тихий час. Его школьный автобус проезжал мимо садика, напротив была остановка, я ждала, но автобус проехал мимо… я рыдала и не верила, что он забыл про меня. Воспитательница взяла меня за руку и предложила все-таки идти спать, потому что все дети спали, но я рыдала и разбрасывала все игрушки, накинулась на воспитательницу. Она решила меня оставить в группе, а когда я устала громить и плакать, уснула под столом. (Анжела Идрисова)
Я помню холоднющие горшки в ледяной комнате. При этом помню, что любила еду детсадовскую. Меня, в общем, никогда не заставляли есть — ни дома, ни в саду. Сама ела с удовольствием. Вставать только рано не хотела никогда. Это прям было некомфортно. А так — не мучило ничего. (Anastasia Berg)
Любила ходить в детский сад. Всегда выступала на всех утренниках и концертах. Воспитателей обожала. У меня о том времени только теплые воспоминания (в отличие от школьного периода). (Виктория Рясная)
Меня долго не отдавали в садик: ребенок слабенький, болезненный. Наконец мы переехали в отдельную квартиру в новостройке, и родители стали задумываться. Садик был в соседнем дворе, и мы часто просто проходили мимо. И вот идем мы мимо, и мама начала закидывать удочки: а вот сюда ты пойдешь в садик, будет хорошо… Не сбиваясь с шага, деточка ответила маме: «Садик сожгу, воспитательницу убью». Больше вопрос с садиком не обсуждался. Не поэтому, конечно: просто в очередной раз заболела. (Elena Shpiljuk)
Ой, у меня много эротичного было. Я почти что замуж вышла в садике, мы всем объявили, что женимся, как только закончим детсад. Все порывалась жить к нему уйти, но к вечеру забывала. Еда мне была вкусная, особенно омлет. И много всего вкусного, что мои дети никогда бы не расценили как нечто съедобное. И секретики, закопанные в землю под стеклышки, и воспитатели, которые почему-то меня любили и незаслуженно считали умной, и сон с любимым мальчиком на соседних раскладушках, держась за руки… все прекрасно было. (Anna Morozova)
Я очень плохо ела в детском саду. Вернее, почти ничего не ела. На обед сначала всем ставили тарелки с первым, потом тем, кто съел, ставили второе, а потом и компот. Я сидела перед полной тарелкой супа, и мне в нее вываливали второе и подливали компот. Я должна была есть дикую смесь «в наказание». Этот вкус супа с гречкой и компотом я помню до сих пор… (Marina Assoskova)
Стихотворение моей мамы, Ирины Изотовой, про меня:
Утром дочка мне сказала:
«Не хочу я в детский сад!»
И в колени мне уткнулась,
И тянула все назад.
В дверь малышку затолкнула
И помчалась я бегом.
В чьи колени мне уткнуться,
Подскажи, мой милый гном. (Мария Шер)
В садик не ходила — много болела, мама не выдержала. Дети мои ходили. Старший, Ваня, довольно легко привык, может, потому, что пошел туда после четырех лет. И вот однажды прихожу его забирать, а он говорит: «Я сюда больше не пойду никогда». Что случилось? Оказывается, в обед не выпускали детей из-за стола, пока не съедят котлету. Он сопротивлялся до последнего, пока ему не пообещали положить ее в карман куртки — чтобы домой унес. Съел. Вырвало. Больше его есть не заставляли. Младший ненавидел сад всей душой. Водили по минимуму, на два-три часа, максимум на полдня — выбора не было. Уже в школе рассказал, что в первый же день нянечка била какого-то мальчика мокрой тряпкой за отказ есть рыбу. (Ольга Крученкова)
Я ходила в сад-пятидневку. И это лучшее время моей жизни. Воспитательниц звали Марина Федотовна и Ирина Константиновна. Всего в саду было четыре группы.
Золотое времечко! (Solveig Mzh)
В сад пошла в шесть лет — читать, писать, командовать хорошо поставленным голосом умела, была выше всех ростом в группе, независима и любознательна. Год пролетел незаметно, ходила с удовольствием. Старший сын пошел в сад в неполных три года — и привык с первого дня (воспитательница замечательная была и хорошая группа подобралась, которая плавно перешла в школу), а дочери сад совсем не зашел — часто болела простудными, год промаялись и бросили эту затею. (Nataliia Kurbanova)
Увидела по телевизору очень веселую игру и научила ей своих одногруппников: нужно было собраться всем вместе и кричать: «Руцкой — президент!» Игра называлась «митинг». Я очень, очень хочу вспомнить лица воспитательниц. (Анастасия Баулина)
Ненавидела детский сад, устраивала истерики каждый божий день, когда меня туда вели, пока в садик не пошла моя младшая сестричка Аня. Она ходила очень спокойно, и мне стало стыдно так верещать. Я была беспокойным ребенком, мне было сложно спать днем, я беспрестанно крутилась на скрипучей раскладушке. А наша воспитательница, как сейчас помню, сидела на стуле, поджав под себя одну ногу, и пилила свои бесконечные красные ногти. Я ее безумно раздражала тем, что никак не могла лежать трупом неподвижно, и в наказание она оставляла меня лежать на раскладушке тогда, когда все дети встали после дневного сна и свои раскладушки убрали. И вот все детишки играют, а я должна на раскладушке лежать среди них… Помню, как я рыдала и умоляла, чтобы мне разрешили встать, и уж не помню, до чего дорыдалась. Еще помню, как меня кормили, ела я очень плохо, сидела над тарелкой с супом, а надо мной наклонялась нянечка и шипела мне злобно на ухо: «Если сейчас суп не съешь, я тебе второе вывалю в прямо в первое, а потом тебе все это за шиворот», — на что я отвечала, что от этого меня вытошнит. Из веселого помню, что в нашей группе была девочка по фамилии Чармантей. А тогда была популярна песня с такими словами: «Дари огонь, как Прометей, и для людей ты не жалей огня души своей». Конечно, я пела: «Дари огонь как Чармантей». (Любовь Кречет)
У нас в саду работала «нянечка» совершенно ужасающего вида. Мне было шесть лет, и я как раз начала ходить в музыкальную школу. Однажды было какое-то внеплановое занятие и меня привели в садик позже, чем обычно, когда у всех уже был тихий час. И я тихонечко, чтобы никого не разбудить, пробралась мимо спящих детей и легла прямо в одежде на свою кровать. Проснулась я от дикого крика: «Угроблю!» (с характерным фрикативным Г). Это нянечке не понравилось, что я легла на покрывало и смяла его! (Elena Padva Katz)
Мой садик «Вишенка» находился в бывшей усадьбе, красивом здании с колоннами и портиками, но я всей этой красоты не видела. Я видела облезшую зеленую краску на кованой калитке, запах противных кислых щей, доносящийся с порога за скрипящей, туго открывающейся дверью. Меня часто в наказание за то, что не ела, водили с позором стоять в чужих группах. До сих пор помню это чувство глубокого унижения. Но начиналось все очень здорово: меня маленькую 2,5 лет отдали в группу к детям постарше, которые относились ко мне как к кукле и всячески за мной ухаживали. Я этого не помню, но мама рассказывает, как в первый день я много плакала, и меня в качестве утешения отвели в кабинет к директору сада, а я после этого повела туда на экскурсию всю свою группу. Еще помню, как один мальчик нам в туалете показывал, какой у него писюн и как он работает, и мы, девочки, большой толпой разглядывали. (Ольга Солдатова)
А у меня был шикарный детский сад. Никого насильно есть не заставляли, во время тихого часа читали сказки, конфликтов вообще не было. Потом я оказалась в одном классе с бывшей одногруппницей, так мы с ней до окончания школы навещали нашу воспитательницу… (Anna Ivanova)
Единственное собственное воспоминание — игра в гуси-гуси. По рассказам мамы, родители других детей устанавливали очередь, кто будет обедать рядом со мной, ибо пищу я поглощал с завидным и заразительным аппетитом. А также воспитательница говорила, что со мной нет проблем, так как если я начинаю что-то рассказывать и фантазировать, дети слушают так, что она может отдыхать (куда вот это делось, я же столько лет до того, как мне это рассказали, честно заявлял, что воображения у меня нет сызмальства?) Координаты — детсад возле Дома ученых на Кропоткинской. (Игорь Артемов)
Я терпеть не мог (и теперь не могу) редиску. И вот ем обед, на тарелке редиска, отказаться нельзя. Тогда я делаю так: ставлю вилку торчком, ставлю тарелку на вилку…
Разумеется, тарелка падает и разбивается. Я делаю вид, что так получилось случайно (и формально я прав — я ведь не бросал тарелку на пол!). Меня ругают, на следующее утро приношу тарелку из дома в качестве платы за случившееся. Но зато я не ел редиску. (Pasha Nixon)
Я, слава богу, мало ходила в детский сад. Болела часто. Помню самую первую воспитательницу Ольгу Петровну, у нее были длинные волосы, она казалась мне очень красивой, и, кажется, была добрая и веселая. Потом она очень скоро ушла работать в детскую комнату милиции, и все остальные воспитательницы были одинаковые ужасные тетки. И игрушки были ужасные. И железные горшки в туалете, и запах хлорки, и холодные постели в спальне. И еда омерзительная. Эти куски капусты в супе, сопливый кисель, пенки в молоке. Некоторые ужасные тетки клали второе прямо в тарелку с первым. Аппликации из бархатной бумаги с гадким канцелярским клеем на скучных занятиях. Тоска. Дети не помню, какие. Товарищи по несчастью. Кажется, был один драчливый мальчишка. Самый лучший момент дня — за мной пришли. (Evgenia Malina)
Запеканка. (Лев Елисеев)
Ходила перед школой для социализации, в тихий чай отпускали на сольфеджио. Много рисовали на разные темы, было очень интересно. (Faso Burkina)
Из ярких воспоминаний: жили мы в поселке Кайеркан. В сад меня почти всегда возили на санках сквозь метель или пургу, закутанную в шали/шубы и подпоясанную военным ремнем со звездой. В такой одежке пошевелиться или поднять руку было невозможно, и когда чесался нос или глаз, я начинала раскачиваться в надежде достать до носа. И частенько вываливалась в сугроб. Мама по инерции делала несколько шагов с пустыми санями вперед, а потом, почувствовав легкость, возвращалась сквозь пургу, доставала меня из сугроба и водружала обратно в сани.
Самое приятное на прогулке было, когда к нам в сад привозили молоко. Оно было в огромных матово-серебристых флягах, которые стояли в санях, запряженных серой в яблоках лошадью. Мы собирались вокруг лошадки, вдыхали теплый запах, исходивший от нее, и гладили, гладили, гладили ее без устали. А она терпеливо жевала сено и жмурила глаза, стараясь не обращать внимания на то, как активно мы причиняли ей добро. Самое яркое воспоминание — мы гуляем в палисаднике детсада и над нашим поселком пролетает самолет! Мы начинаем прыгать, бежать за ним и орать как оглашенные: «Са-мааа-лееет!! Са-мааа-лееет!» Событие, которое полностью стерлось из памяти — это когда к нам в сад приезжал фотокор из центральной газеты и снимал детей Заполярья на большую камеру. Фотопруфом того визита до сих пор остается пожелтевший февральский номер «Красноярского рабочего» 1981 года с моей счастливой физиономией на первой странице. (Юлия Васильева)
А я складывала ненавистную запеканку в карманы. И называла ее соответственно — запиханка. А, ну и еще я однажды заявила на всю группу, что ненавижу Ленина и негров. Я их очень боялась. И Ленин, и темнокожие люди вызывали у меня ужас. Но признаться в ужасе было стыдно, а в ненависти — норм. Бабушку мою чуть инфаркт не хватил, когда ей про внучку диссидентскую рассказали. Еще била воспиталку лопатой (синенькой пластиковой) и обзывала ее змеей подколодной — за то, что она моего младшего брата решила на прогулке повоспитывать и не пустила со мной играть.
Влюбилась в мальчика. Принесла в садик суперценную собачку — были такие шагающие меховые собачки, она умела шагать, и к ней крепился проводок с кнопкой, что ли. Мальчик оторвал собачке голову. Потом, правда, мальчика увезли в другой детсад, для «отсталых», как тогда сказали. Что еще? На спор писала стоя, доказывая, что девочки тоже так могут. Описала все колготки. (Anna Besonders)
Мама мне про ясли рассказала, сам не помню, года два было. Она забрала меня домой, раздела, чтобы искупать, и обомлела — вся задница была в синяках, на ней не было живого места. Счастливое детство, в общем. Она написала гневную челобитную, и вроде эту замечательную воспитательницу оттуда все-таки попросили. (Victor Gur)
Детский сад был первым местом в моей жизни, где стало понятно, что мир вне дома живет по каким-то своим правилам. Я не помню лиц воспитательниц, но помню сапожки и полы пальто. Лица были где-то в стратосфере. Они делились на плохих и хороших. Плохие доводили до слез, хорошие не доводили. Потом был профилакторий «Солнышко», и с тех пор между моим миром и миром воспитательниц образовалась непреодолимая пропасть. «Т опять обосрался!», «Не заснешь, прирежу!», «Т, аллергия на рыбу». Нашим предводителем была семилетняя девочка. Она была самой старшей из нас. Она на себе таскала трехгодовалых писать ночью, ибо разбудить воспитателей было самоубийством. (Dan Lev)
Безумный по бессмысленности тихий час, когда надо было спать, но я практически никогда не засыпал. Считал до тысячи и развлекался подобными занятиями. (Maxim Razin)
Меня не отпускали в туалет с сончаса. Даже родители не могли убедить воспиталку отпускать. Тогда в знак протеста однажды я намочила постель, не стала терпеть, после этого воспитательница начала отпускать меня на горшок. Но было и прекрасное в детском саду. Например, очень красивая и добрая воспитательница Наталья Владимировна. Она меня любила и угощала шоколадным конфетами. Но потом Наталья Владимировна уволилась, и я ей на прощание подарила браслет — такой красный пластмассовый обруч. А мама рассказывала, что если кто-то не спал в сончас в ее группе, воспиталка отбирала одеяло и трусики. И ребенок должен был лежать в кровати в таком унизительном виде. (Настя Ландо)
Воспитатель рассказывала, что в Америке непослушных детей запирают в подвалах с огромными крысами. (Marina Stroganova)
Вечерний диалог с пятилетним сыном: «Сегодня в садике мне сказали, что я умный». Я спросила, почему? «Я сказал нянечке, что котлету съем, а кашу нет. А нянечка сказала: “Смотрите, какой умный!”» (Tamara Barba)
Ох. Ну начнем с того, что сколько себя помню, болею нейродермитом, поэтому в саду меня, мягко говоря, не любили, тактильных контактов никаких, рядом никто не садился, кроме мальчика Кости, который был какой-то бесстрашный, видимо. Читала я практически с пеленок, поэтому сидели мы с Костькой и читали книжки молча. Вообще все воспоминая о детсаде — это серая, тягучая безысходность, от которой выть хотелось, но из этой серости проглядывают весьма яркие события: как-то в сончас мне намазали рот пастой для мытья чего-то там. Я помню запах и банку пластмассовую, белую с красными буквами. И намазывала воспитательница, черпая из банки вонючей кухонной тряпкой, которой моют раковину и вытирают столы. Это меня перепутали с кем-то болтающим. Потом мне пытались подстричь ногти до той длины, которую воспитательница считала приемлемой, но из-за нейродермита ничего-то у нее не вышло — ноготь порвался и крови натекло небольшое озеро. Помню, как девочку Лену рвало каждое утро прямо за обеденным столом, потому что ее заставляли есть кашу и молочную лапшу, а она не могла, и ее выворачивало после нескольких ложек. Помню, с какой упертостью я сбегала каждую прогулку к маме в школу и пряталась там либо в библиотеке, либо в спортзале, и как меня, обнаружив, вели обратно в сад. А потом все прекрасно и сказочно закончилось. Одним расчудесным солнечным осенним днем мне поломали нос каблуком резинового сапога из чугуна во время штурма горки. И скрыли от мамы. Ну как скрыли: не сообщили сразу, а только через несколько часов. Помню, что пока я одевалась, когда мама за мной пришла, то я была такой счастливой, потому что мама наконец-то объяснила женщинам такие понятия, как «недочеловек», «сволочь», «гестапо», «идиотия», «проклятые ненавистницы» и что значит то явление, когда за всё, один фиг, заплатить придется. Больше я в сад не ходила. Был один последний раз — пришла на утренник новогодний. Мама сказала, в жопу снежинок и выбирай, какое платье сшить. И я была в розовом атласном платье, с широченной переносицей, и самая красивая. (Аля Афаневич)
Воспитательницы говорили, что я каждый день рыдала ровно столько, сколько уходящей с разбитым сердцем маме меня было слышно. Я помню собственные вопли, но почему я такое устраивала — нет. Зато помню, что к старшей группе начала принимать взрослые решения, например, записалась в музыкальную школу. Кстати, я музыковед. И окончательно поняла, что люблю Алешу. Одним летним днем, чтобы его порадовать, я принесла в садик дедушкин орден Ленина и без особого пафоса наградила Алешу. Понятно, в два часа ночи бледный Алешин папа (милиционер по профессии) принес орден обратно. (Елена Конунова)
Конец 60-х. Детсад в Москве. Не помню, за какие провинности нас выстраивали в шеренгу и заставляли «крутить фонарики», то есть стоять с поднятыми руками и вращать кистями, как будто лампочку выкручиваешь. Руки моментально затекают. Попробуйте сами!
— Лет на 20 сохранившаяся ненависть к заправочным супам (с вареными цветными тряпочками). Второе, которое не вызывало особой ненависти, частенько плюхалось в эти тряпочки. Вывалить за шиворот только грозили.
— На всю жизнь сохранившееся отвращение к сгущенке, которую мазали на кислый серый хлеб по 13 коп.
— Был отшлепан нянечкой во время тихого часа за то, что, тщательно прицелившись, показывал ей из-под одеяла фигу.
— Чуть подсохший ржаной хлеб с солью, запиваемый водой из-под крана, это было необычайно вкусно, да еще омлет и рубленая селедка, называемая дивным для меня словом форшмак. (Павел Попов)
Я ходила в два разных садика. И в обоих из них на завтрак был положен бутерброд с маслом. Он состоял из куска хлеба, на котором лежал очень ровный кубик холодного масла. Непонятно было, что делать с этой конструкцией! Масло твердое, не намазывалось на хлеб, поэтому и то и другое приходилось есть «вприкуску»! Вообще-то садики были хорошие, особенно тот, что перед школой. Когда пошла в первый класс, то испытала чувство острой грусти от того, что уже никогда не войду в свою «группу» и не пойду гулять в садиковский дворик. Это была первая потеря! А первая любовь там тоже была! Я клала бумажку с именем «Дима» в каждый из своих «секретиков», под стекляшки, закопанные в землю, вместе с одуванчиками, бусинками, тряпочками и т.д. (Natalia Tamarina)
Я почти никогда не спала в сончас. Воспитатели забирали меня в игровую часть группы и плели мне косы, а в начале сончаса, пока другие дети засыпали, я им читала сказки вслух. (Inna Nikitina)
Детский сад — причина многих триггеров до сих пор. Садизм взрослых зашкаливал. Дети очень пластичны, я умудрялась там даже получать удовольствие от общения с друзьями. Их помню смутно, но с большим теплом. Помню, качались с подружкой и пели до хрипоты, пока нас не нашли и не наорали, что не сидим как все в песочнице (качаться на качелях было нельзя). Все вот это смешивание невкусной холодной еды и запихивания ее, даже если вырвал, избиения, пытки (кто не хотел спать в тихий час — стояли с поднятыми руками) — все было, и описывать детально я эту *** (гадость. — Прим. ред.) не хочу. Надеюсь, воспитатели и нянечки сдохли в одиночестве и от рака. (Анна Пеняк)
У меня в детском саду случился пик фантазии, так что на прогулке воспитательницы подзывали меня к себе, задавали какой-нибудь вопрос, а дальше просто наслаждались тем, какую пургу я несла (например, что у меня есть сестра в Индии и я туда ездила — могу себе представить, как это звучало в 1981 году). Маме меня отдавали с неохотой. (Лариса Шемтова)
Нам дали пельмени. Я обожала тесто и ненавидела мясо в этих пельменях, поэтому решила сначала отмучиться и съесть невкусное, чтобы потом отвести душу на вареном тесте. Воспитательница это заметила и трактовала в том смысле, что ишь какая умная, мясо она ест, а остальное брезгует. Подошла, взяла ложку и стала в меня это тесто запихивать насильно. Обломала кайф и по ходу еще кое-что обломала. Уважение к власти. (ася егорова)
Я была очень активным ребенком, и меня часто наказывали. Мне нужно было зимой сидеть в веранде на холодной скамейке. Так я заработала пиелонефрит, хронический тонзиллит и воспаленные суставы на ногах. А еще я ненавидела горох. Меня заставляли сидеть над гороховым супом и кашей до тех пор, пока я не вырву в тарелку или не придет мама, которая работала в соседней группе, и не спасет меня от этой гадости. Ненавидела горох, пока была в саду, как только пошла в школу, стала любить его. Мне кажется, что наша воспитательница ненавидела детей, а вот ее сменщица была очень доброй и хорошей. (Айгуль Казимир)
У меня в саду был лучший друг. На прогулке мы вместе рыли подкоп из садика. Думали вырыть сперва путь домой (попрощаться с родителями), а потом — на волю! Однажды он подарил мне брелок-машинку, бережно храню до сих пор. Наша дружба кончилась, когда я плохо пробежала эстафету и меня бойкотировала моя команда. Короче, садик был полон драмы! (Мария Вастистова)
Молоденькая воспитательница строила нас, трехлеток, парами, и мы шли организованно воровать малину в соседском саду. С песенкой «По малинку в сад пойдем…» открывалась калитка в дальнем углу нашей площадки, и тенистой тропинкой шеренга внедрялась в ряды малинника. В протянутые ладошки ложились теплые спелые ягоды, штучки по три каждому. Мне атмосфера авантюры очень нравилась! Тем более, что с подругой Ленкой мы однажды лазили через колючую проволоку в соседский сад за барашками (примулой), которые в нашем тенистом саду не цвели. …В тридцать лет я узнала от дяди, что мой садик на ул. Ступина граничит с опытной садовой делянкой Станции юннатов. (Новикова Любовь)
Я этого не помню, мама рассказывала. Я впервые пришла из садика, рассадила своих кукол и медведей в кружок, поставила перед ними детскую посудку и сказала: «Жрите, сволочи. Лизайте, как кошки». Еще у нас было наказание «спать стоя». Если ты, например, шушукался с соседом по кроватке. Встаешь в трусиках и маечке, руки по швам, глаза закрыты и стоишь так весь тихий час. Я спала так однажды, это было ужасно. (Екатерина Игошина)
У меня дома всегда было много разных прекрасных книг и игрушек, и я любила и умела сама с собой в них целыми днями играть, и читала с трех лет сама. Когда мама повела меня в садик, она мне рассказывала, что там очень интересные игрушки и детские книжки. Меня завели в «группу», там и правда был целый уголок с куклами и машинами, и я сразу радостно побежала во все играть, но дети почему-то сидели совсем в другом месте за столиками. И смотрели на меня испуганно. Воспитательница схватила меня за руку и сказала, что играть сейчас нельзя, а надо что-то там другое.
Так я навсегда разлюбила детский сад. (Мария Стрельцова)
У воспитателей, оказывается, такие похожие приемы, как из методички гестапо — класть второе в первое, запихивать обратно то, чем стошнило, ставить в тихий час на кровати с руками вверх, наши еще вперед вытягивать руки с подушкой заставляли. Мне бесконечно подливали молоко с пенками, которым меня рвало — пока не выпьешь, из-за стола не выйдешь. И так весь день. А с друзьями я очень любила тусить. И первая любовь была в саду, да. (Полина Кралина)
А у меня маму вызвали в детский сад за то, что был застукан за громогласным распеванием песни: «Один американец засунул в жопу палец и думает о том, что это патефон». Спасло меня то, что я не смог ответить на вопрос, кто такой американец и что такое патефон. И было это в Тюмени 55 лет назад. (Игорь Юрьевич Бот)
Хорошо. Меня почему-то любили все. Самые теплые воспоминания. (Янита Войтова)
Очень любила детский сад. Самые теплые воспоминания. Воспитатель была мне как вторая мама. (Andreeva Olga)
Я была вообще-то «несадовый» ребенок, так как слишком часто болела. А при попытке туда все же походить, мой д/с как-то быстро закончился, когда я, уронив что-то дома, громко и отчетливо сказала: «Блять!» На недоуменный мамин вопрос (WTF типа) откровенно ответила: «А наша нянечка всегда так говорит, когда что-нибудь роняет». (Елена Орлова)
Все дети в группе носили чулочки. Они держались с помощью пажиков, которые в свою очередь пристегивались к специальному лифу на пуговичках. И только я как дура носила колготки. Мама привезла их из Ташкента, куда ездила в командировку. Я устроила маме скандал, и она сшила мне лиф из байки. Он был зеленый с белыми ведерками и лопатками. В этой конструкции — лиф-пажики-чулочки — я покрасовалась в детском саду всего один раз. Жутко неудобно. (Марина Витальевна)
Я как-то запихала вишневую косточку далеко в нос, начала реветь и сквозь рыдания сказала воспитательницам, что задыхаюсь. Они не придумали ничего лучше, чем позвонить отцу на работу и срочно его вызвать средь бела дня. Он приехал суровый, достал клетчатый носовой платок из кармана и грозно приказал мне: «Ну! Сморкайся! Еще! Еще сморкайся!» — и косточка вылетела. Он снисходительно посмотрел на воспиталок и отчалил восвояси. А я так надеялась, что поедем домой. (Юлия Васильева)
Родители определили меня в эстонский садик, для изучения языка. Не помню, были ли сложности с языком, но с кухней точно были — при том, что поесть я люблю с детства, меню было очень непривычным, и я, наказанная, сидела за столом над полной тарелкой от завтрака до обеда и с перерывом на сон — до ужина. Все игры и занятия проходили мимо. Помню, что в садик привезли новый цветной телевизор и все дети после обеда смотрели мультик про Бегемота, который боялся прививок, а я увидела только самый конец. До сих пор, если случайно попадаю на него — не переключаю. Потом мама попросила не заставлять меня есть, и, приходя домой, я в ботинках неслась на кухню. Мама не выдержала и перевела меня в другой сад, куда уже ходил мой двоюродный брат. Там и прошло несколько счастливых детских лет. (Арина Месропян)
Садик… В принципе все было неплохо. Но иногда происходили «удивительные» вещи.
Литва. Вильнюс. Конец 80-х. Моя тетя приехала с югов и в числе прочего привезла хурму. Естественно, я притащила одну штуку в садик и угощала лучших друзей. За этим преступлением мы и были застуканы воспиталкой. Меня обвинили во всех грехах, включая убийство Кеннеди. А потом она заставила всех, кто пробовал эту «волчью ягоду», вымыть с мылом руки. Видимо, у нее было такое представление о профилактике отравлений. (Victoria Jevgenjeva)
Я увела всю группу в игрушечный магазин через дорогу, чем чуть не довела воспитательницу до инфаркта. Нас подготовили к обычной прогулке на детсадовской площадке, попросили выйти и ждать у двери здания. Мне показалось, что мы долго ждем. Стало скучно. Я предложила всем пойти в магазин игрушек через дорогу, куда мы с мамой заходим иногда. Все согласились. Я построила их парами и повела. Потом уже мама рассказывала мне со слов воспитательницы, в каком шоке были продавцы, когда в магазин ворвалась детсадовская группа, и в каком шоке была сама воспитатель, когда вышла и не нашла ни одного ребенка на территории детсада. Пока из магазина не прибежал продавец требовать забрать этот цирк назад. (Alina Semenova)
В нашем садике, забор которого находился в 10 метрах от подъезда моего дома, построили уличный бассейн. Это был участок приметно 5 на 10 метров, выложенный не глянцевым кафелем и окруженный бортиками высотой сантиметров 80. Его долго наполняли из шланга, несколько дней ждали, пока вода прогреется, и иногда на прогулках мы в нем купались. А сторожем в садике работал папа моего согруппника. Иногда он заливал бассейн в выходные, и мы просто туда бегали плескаться на весь день. Ни в одном садике Тюмени такого не было. И ирга там росла, летом объедали ее всю. А воспитатели могли собрать кружку на прогулке и раздать всем по ягоде. А нам с куста нельзя было есть, мы проверяли друг друга — говорили: «Покажи язык», и если он был фиолетовым, тыкали пальцем и укоряли. (Анна Найденова)
У нас в садике тем, кто не хотел спать в тихий час, залепляли глаза пластилиновыми лепешками, а тех, кто не лежал неподвижно, приматывали к топчану скакалкой (Ленинград, начало 1960-х). (Elena Efros)
В д/с ходила в конце 70-х. Тихо его ненавидела. Сначала ясли на Партизанской, потом ясли на Соколинке. Там был противный мальчик с говорящей фамилией Зубков. Эта скотина впивалась мне своими зубами в руку. Потом был садик в Южном Измайлово. Там ко мне был неравнодушен мальчик Саша Каплинский (я его звала Сашей Соплинским по понятной причине). Этот Саша ходил за мной как телок и раздражал. Отстал, когда моя тетя сказала ему, что она милиционер. Начальную школу ненавидела, но хорошо училась и участвовала во всех конкурсах, ненавидела музыкалку, но закончила, так как мама кричала страшным голосом: «Нет, ты ее закончишь!» Потом мы переехали в ЦАО, и мне досталась математическая школа — ее я возненавидела еще больше! Счастьем стало ее окончание. Несчастьем — то, что я не понимала, что интроверт, и вообразила себя педагогом, получила два педобразования, проработала в д/с и школе некоторое время — с детьми все было ок. Дичайший дискомфорт от внимания родителей. Потом были работы с большим количеством людей. Сейчас поняла в свои после сорока, что я интроверт и можно себя не мучить. (Ольга Оборина)
Урок лепки из пластилина. Воспитательница выносит на огромном подносе разноцветные кусочки пластилина. Налетает толпа, хватают жменями по несколько кусков, в драке распихивают локтями. Я стою молча и жду. Все разбирают, и на подносе сиротливо лежат два кусочка: черный и коричневый. Коричневый забирает сестра, а черный — это, значит, мой! Задание: слепить то, что вам больше всего запомнилось от прошедшего утренника. Все лепят. А что можно слепить из черного пластилина, если ты не Малевич? И я леплю, как если бы это был цветной: девочка, и в руке у нее цветущие яблоневые ветви (такой у нас танец на утреннике был с бумажными цветами). Но разве это девочка? — это абориген какой-то, и ветки — как дубины пещерного человека. Получился черный арап с дубинами. Мне не нравится!
Потом все выставляют свои работы на фанерную ступенчатую подставку и начинается самое главное — выбирают самую красивую поделку. Не помню, чья работа заняла 1 место, но над моей смеялись. Потом воспитательница говорит: «В следующий раз каждый берет свою работу и из нее лепит другую поделку! Чтоб никаких драк!» Я чуть не плачу, опять один черный цвет! (Ольга Татьяна)
Первый (и единственный) день в саду. С утра все отлично, зарядка, прогулка, игры. В обед все дети рассаживаются за одним общим столом, я порядков не знаю, поэтому наблюдаю за другими и повторяю. Нянечка разливает борщ по тарелкам, потом воспитательница желает приятного аппетита и свистит в свисток. Дети резко начинают с реактивной скоростью запихивать в себя еду. Я не понимаю, что происходит, и просто ем, как привыкла дома. Ко второму свистку у всех были до блеска вылизанные тарелки, у меня примерно 2/3 супа. И тут нянечка начинает раскладывать котлеты и пюре прямо в суповые тарелки. Мне лично второе прилетело прямо в борщ. Такой совок, да. (Julia Belyaeva)
Меня поставили в угол за то, что я не хотела вслух при всех одногруппниках произнести букву «Р» (знала, что у меня не получится, и стеснялась). (Irina Aksionova)
У меня был всего один день в детском саду. Как-то мы полетели с мамой в Баку к родственникам, и меня подкинули в детский сад моего двоюродного брата, в его же группу. Запомнилось четыре эпизода: 1. На обед были фирменные бакинские помидоры и кинза. 2. У многих детей были разнообразные увечья, и все мальчики и девочки были густо покрыты зеленкой. 3. Во время тихого часа воспитательница, тучная женщина с усами, легла прикорнуть. Через десять минут мы услышали выстрелы и грохот — автоматной очередью отстрелились пружины, и она провалилась в раму раскладушки. Мы с зелеными детьми пытались ее вытащить, но пришлось звать подмогу из столовой. 4. Не дождавшись родителей, мы с братом решили пойти домой сами, но перед этим решили залезть на высокие кедры за забором детского сада. Не помню, кто нас с них снимал, но мама уже ждала нас внизу. (Eva Hlimanova)
Я помню, как мы таскали раскладушки для тихого часа и расставляли их в группе (огромная была площадь), и снова уносили после тихого часа в подсобку. Помню и тихий час. Не пойму только до сих пор, почему рядом должен был быть именно мальчик. Чтобы девочки не болтали в тихий час по соседству?! (элла кудякова)
Меня отдали в ясли в 8 месяцев (многих и раньше тогда отдавали), а зимой 1967-68-го в городе случилась тяжелая эпидемия гриппа. И нас, детей, просто закрыли в круглосуточных яслях и не пускали к родителям. До этого я никогда не ночевала в детском саду. Поэтому, наверное, и вспыхнуло, и запомнилось все: ночники в спальне, мерная болтовня дежурной нянечки, особая какая-то ласковость воспитателей и даже тот факт, что я, оказывается, могу ходить. Ну и толпа родителей, конечно, в дверном проеме. Почему-то помню не маму, а старшую тетушку, которая через головы передавала мне сменное бельишко. И ее отчаянное лицо — такие лица спустя много лет я видела в советских очередях за дефицитом. В начале локдауна я думала: прикольно будет, если я закольцую это воспоминание тем, что в карантине и помру. (Татьяна Бушенко)
Я сходила в детский сад один раз, вернулась домой, сообщила маме, что там нет медицинских атласов, как у нас дома, человеческих скелетов, как у нее на работе, чем в таком случае заниматься — вообще непонятно, так что спасибо, но больше я туда не вернусь. И больше туда никогда не возвращалась. (Anna Kozlova)
Однажды нашу младшую группу повели почему-то мыться в душ. На моей памяти это был непонятный единственный раз. Как положено, все разделись, а когда вернулись в раздевалку, я не нашла своих трусиков. Воспитательница открыла ящик стола, за которым сидела, вытащила оттуда чьи-то белые пышные х/б трусы с резинками во всех местах и огромным чернильным пятном и дала мне. Помню, как мне было неуютно и неприятно и от размера этих трусов, и от чернильного пятна, и от того, что они валялись в ящике стола. (Елена Позднякова)
Большей частью все, слава богу, покрыто защитной пеленой амнезийного тумана. Из него неприятным образом выплывает то манная каша, то молочный суп с омерзительной пенкой, то жирный запах чего-то несъедобного. В детстве боженька спасительным образом дал мне гланды и аденоиды, поэтому в садик я ходила достаточно редко. Еще ужасный тихий час, во время которого я ловила мух под одеялом. Ну и конечно же, игра на металлофоне и танцевальный номер под полонез Огинского на выпускной. (Natalya Pikku)
Не знаю, было ли это распространено по всему СССР, но в Латвии тогда на Лиго было принято носить роскошные головные уборы из креповой бумаги — цветочные венки, гусарские шляпы и так далее. У меня была желтая шляпка, украшенная серебряной фольгой и лентой из меха. В саду воспитательница посмотрела на меня и сказала: «Фу, ужас какой, кошку из-за шляпы убили». Я возмутилась и, когда мама меня забирала, потребовала, чтобы она объяснила воспитательнице, что это кроличий мех. (Antonina Pilugina)
А в наше время не только на шкафчики сажали в наказание, но меня воспитательница на своих плечах несла «в топку, в печку». До сих пор помню свой ужас и страх. И плакать не разрешалось. А мама всегда в согласии с воспитателями… коммунистическая закалка! (Fadeicheva Natasha)
В детсаду было очень весело. Я дралась, кусалась, и у меня была своя банда. (Алена Колямкина)
Когда мои дети пошли в детский сад, это был тот же садик, куда ходила я. Зашла внутрь и… этот запах, вкусно! Обалденно вкусно пахло. Но со временем я растеряла этот запах, когда пошел второй ребенок в этот же сад через шесть лет, я уже не могла уловить этот запах. Понятно, запахи уже другие, но мой мозг сначала усиленно моделировал то, что помнил из детства. Раз воспоминания такие, что запах вкусный, родной, значит, садик мне нравился. Да, воспитывали тогда иначе, чем сейчас, но и времена были другие. (Tatyana Rukina)
А я не ходиииилаааа! Мне из-за диатеза мама запретила делать прививки, и вместо детсада была вечная бабушка и домовой балкон — тот, который общий, на этаже. Иногда меня посылали к бочке за молоком, а там рядом был забор детсада. Я простаивала там по полчаса и дико завидовала детям за этим забором. У них была жизнь, а у меня одиночество. (Марта Савенко)
В сад лет с четырех я ходила сама, было недалеко. С собой надо было брать панамку и сменные трусы, потому что нас после прогулки мыли целиком и в трусах (мыли из шланга). Я забыла панамку, а это был ужас-ужас, без нее никак. Перед входом в сад натянула сменные трусы на голову, очень уж они конструкцией на панамку походили. Прокатило. А еще мы делали секретики (их все знают) и пупочки (больше ни у кого не слышала). Пупочки делали так — находили или собирали руками самую нежную пушистую пыль, плевали в нее и потом долго терли пальцем, чтобы получилось гладко-гладко. (Марина Ничипоренко)
Я ничего не помню, большой мальчик уже — кроме одного:
мы там, в саду, ночевали (ряд ночей, как-то это было устроено для тех, кто ночью работает и т.п.). И вот нас — маленьких — поднимают среди ночи реально, в полночь, что ли, — синий какой-то свет, стоят начальница и две воспиталки — все такие классические, советские, очень корпулентные и с непременными «халами» — и страшно, на погибель, ревут. Тушь течет ручьем. Мы ничего не понимаем, нам страшно дико, и тут начальница выдавливает сквозь рыдания:
— Дети… у нас горе… погиб Юрий Гагарин.
Кто такой Гагарин? Зачем нас подняли? Что нам делать? Где мама, где папа — который знает все на свете и скажет, как быть? Ощущение этого ужаса помню до сих пор. Более ничего. (Гамид Костоев)
Я сбежал. (Andriy Kurylenko)
Я насмотрелся эротических фильмов дома, поставил в садике голую девочку перед собой и давай ходить по ней пальчиками, как в кино показывали (девочка была таким островом, а я пальчикам шагал по нему). Неожиданно девочка разревелась, прибежала воспитательница, был скандал. (Sergey Korol)
Я летала в детский сад с огромным удовольствием, так как была звездой (артисткой) и всеобщей любимицей! Но мне доставлял огромное наслаждение промах мамы (прости, мамочка) — в утренней запарке и полностью уже погруженная в предстоящие производственные проблемы, она довольно часто забывала свернуть во двор детского сада, и мы с ней пролетали мимо! Я, маленькая паршивка, видела и даже ждала — «пролетим / не пролетим», но молчала как партизан и просто наслаждалась маминой заполошностью, когда она обнаруживала меня, держащуюся за ее руку, уже почти около ее работы! Эмоции, возврат в детсад, извинения за опоздания — а я радуюсь, что опять удалось подольше побыть с вечно занятой мамой! А в саду все просто люкс и полное счастье: гимнастика, обеды, сон, подготовка к утренникам — выступления перед родителями и бесконечными комиссиями, поездки на дачу в загородные резиденции на целое лето, приезды родителей на выходные и гульки по полям и лугам в купальниках (так назывались спецом пошитые трусики с нагрудниками для летних пленэров), ничего общего не имеющие с нашими сухопутными гульками… эх, всколыхнулось столько, никаких букв и никаких конкурсов не хватит все рассказать! Эх, победю! (Ольга Казакова)
90-е. Не успела раздеться к тихому часу, всегда медленно все с себя стаскивала, не умела быстро. Меня в одних колготках и майке выволокли в зал для игр и обедов и орали, что отрежут мне язык. Рыдала, просила не отрезать. В другом садике ударила воспитательница. Это рассказала мама, я не вытеснила, не помню. После тихого часа было принято подмываться: сначала девочки, потом мальчики. Я не успела одеться, запустили мальчиков, рыдала, прикрываясь полотенцем, звала воспитателей — никто не откликнулся. Было три года. (Анонимно)
Коробочка из-под французских духов — приз за то, что первая научилась читать в группе. (Долго ее нюхала. Дефицит же ж.) Драка подушками перед сном с будущим олимпийским чемпионом Латвии. Бетонный бассейн на улице. Хомяки в зооуголке сожрали своих детенышей. Такие страшненькие были, а наутро кончились. Откровение, что кто-то живет в вагончиках. Как? Очень хотелось увидеть быт. (Кит Кэт)
В детстве я жила в коммунальной квартире, и соседкой была воспитательница детского сада. Помню, как меня соблазняли пойти в сад рассказами о маленьких шкафчиках. Я попала сразу в среднюю группу. Дети сразу огорошили меня местным фольклором: «Скажи веревка — твоя мать воровка». Очень было обидно в четыре года. Помню незабываемый запах банановой корки в мусорном ведре. (Страшный дефицит!) В целом еда была вкусной (в саду готовили сами), но молочный суп я не выносила. Даже натренировалась выблевывать его. Со стаканом кипяченого молока раз как-то меня волокли к заведующей Циле Марковне. Потом мать ходила просить за меня, чтобы не заставляли пить. Зато иногда давали шикарный напиток — дрожжи. Все стояли за добавкой. Если была овсянка, ее сдабривали тертой клюквой. Тогда вся группа стучала ложками и скандировала: «О-жи-вле-ни-я!» Бывало и такое, когда кому-то запихивали сблеванное обратно. Особенно после ложки рыбьего жира. Запомнился тихий час, когда я лежала рядом с мальчиком и мы договорились трогать письки. Он-то мне потрогал, а свою не дал. Туалет был общий для девочек и мальчиков, два унитаза. Были и игры в доктора. Один раз на прогулке я побоялась проситься в туалет и обкакалась. В раздевалке я поерзала по этой какашке, и до вечера она подсохла. Мама обнаружила это только вечером, не ругалась. Иногда меня забирал из сада старший брат. Тащил за воротник пальто, подталкивая коленом под зад, и орал на всю улицу: «Девочка пьяная идет!» — а я хихикала до слез. К старшей группе моя соседка уже стала заведующей. Когда я уже ходила в школу, по дороге домой заходила в садик, меня сажали обедать — то-то вкуснятина против школьной столовки! Один раз родители водили меня в Эрмитаж на выставку петровского костюма. После этого я без конца рисовала платья с робронами, ко мне в саду стояла очередь — все хотели такую картинку. В школу я пошла восьми лет, в 1964 году — проболела коклюшем. (Ольга Жирова)
Не любила, когда детей много, и упрашивала водить в субботы, когда детей мало.
Любила рыбий жир, и когда отворачивалась воспитательница, сидящие рядом за столом сливали его мне. Спорила с воспитательницей, что нельзя лепить фигурки животных из отдельных колбасок пластилина, а нужно из одного куска, как скульпторы.
Читала легко с листа, а воспитатели не верили и считали, что я просто знаю текст наизусть. Первый влюбленный все время намеревался отводить к окошку и целовать. А болтать с ним было намного интереснее. В первом д/с были воспитательницы-рукодельницы. Они умели из яичной скорлупы сделать чайный сервиз и дивно украшали комнату на Новый год марлей и ватой с приклеенными осколками елочных игрушек. В д/с поняла, что больше всего ценю свободу, самостоятельность и чтобы никто не мешал. (Галина Серова)
В детстве я часто пИсал. И вот однажды мне очень захотелось в туалет, когда был тихий час. Я пошел в туалет, из спальни через детскую комнату, а там няни (?) или воспитательницы курили. Увидев меня, они очень разозлились.
— Ты куда?
— Я в туалет очень хочу!
— В туалет нельзя, пока тихий час.
— Но я очень хочу!
— Сейчас ты перестанешь хотеть. Мы сейчас отрежем тебе пипиську, и ты больше никогда не будешь хотеть в туалет.
С этими словами одна из них взяла ножницы и, щелкая ножницами, с угрожающим видом направилась ко мне. Что было дальше, я плохо помню. Помню только одно — я сильно испугался. Возможно, у меня была истерика. Кажется, водили к врачу, не помню. (Дмитрий Тр)
Воспитатель Людмила Михайловна М. (до сих пор помню ее ФИО, прошло почти сорок лет) после полдника всю группу усаживала на стульчики. Сидели. Потом она рандомно по очереди отпускала играть. Ни за что, не в порядке поощрения, хоть засидись — если она не решила, что ты «достоин», — будешь сидеть. Кто посмелее из сидящих, когда уже было отпущено «на свободу» человек десять, сами вставали и шли играть, многие тихони так и сидели часами… она уже и забыла про них, а они все двинуться с места не решались. И две другие воспитательницы — Надежда Ивановна и Елена Александровна, мои первые воспитательницы, в три года я к ним попала. Помнят меня, здороваемся, Е.А. про моих согруппников, которых я уже сама мало кого помню, рассказывает, она помнит всех. Мне 43 года. (Евгения Медведева)
Меня отдали в детсад в пять лет. Потому что я заикалась. И бабушка обратилась к врачу, врач сказал, что у меня опережающее развитие: слова не успевают за мыслями, и надо мое развитие притормозить. «Пусть пообщается с нормальными, обычными детьми», отдайте в сад. Бабушка отдала, хоть и не хотела, а я и подавно. Я целыми днями плакала, сидя рядом с доброй некрасивой воспитательницей Софьей Алексеевной. Вторая была красивая, молодая, крашеная блондинка, но злющая. Группа выходит на прогулку, дети бегают, играют, а я с Софьей Алексеевной сижу. А бабушка за забором тихонько смотрит на это и плачет. И я плачу. А вечером она приходит за мной, а бойкая девочка, Лена Пысенко или Таня Кузьмичева (до сих пор ненавижу их) к ней подходят и говорят:«А вашу Иру опять били». Я не помню, как меня били. Садик помню просто как ужас, унижения от детей и воспитателей, все — враги. Нелепые какие-то правила, гласные и негласные, и за нарушение — унижение. Ставят стоять в тихий час в трусах посреди группы. Дети — идиоты. Я по жизни не коллективный человек. Эта вся борьба за лидерство, вливание в коллектив и поиск в нем своего места — это все мне нафиг не сдалось. Это и в школе проявлялось, и во всех лагерях, и в рабочих коллективах. А впервые стало ясно в саду. (Ирина Луговая)
Мне воспитательница ставила пальцы на стол и угрожала их отрезать самым большим ножом, не один раз. (Саша Липский)
Я ходила в детский сад один день. На следующий день он сгорел. Слава богу, больше попыток не было. (Татьяна Хачатурова)
Там всегда воняло горелым молоком и нянька орала: «Сделали тишину!» (Elena Fadeeva)
Моя внучка убедила раздеться долота всю группу в детском саду: «Будем купаться в море». Во время прогулки продавала прохожим фонарные столбы: «Купите, недорого». Несколько человек купили. (Любовь Коникова)
Помню ненавистную гороховую кашу, какао с пенками, которое заставляли пить, и не выйдешь из-за столика, пока не выпьешь. Помню, что сижу, плачу с этим какао, но все равно не пью. А вот кисель (густой, как клейстер!) почему-то нравился! Его надо было проверять на густоту пальцем. Дома был жидкий — не тот! Помню, что уже хорошо умела читать, и как читала детям, которые сидели полукругом и слушали. В тихий час никогда не спала, и воспитатель, Марья Васильевна, часто брала меня с собой — мы ездили в другие сады за какими-то картинами. Одно воспоминание страшное: летом детский сад выезжал на дачу, которая находилась в лесу. И на одной прогулке я случайно еловой веткой задела подружку Иру Королеву, которая почему-то мной командовала, хотя я отличалась независимым характером (уже тогда!), так вот, эта Ира (как потом выяснилось, врушка) сказала, что я ей попала в глаз веткой и теперь меня посадят в тюрьму, потому что у нее больше нет глаза. И сейчас помню тот страх до конца лета, и что никому об этом не сказала. Еще помню музыкальные занятия, маршировка в начале занятия почему-то под «Турецкий марш» Моцарта. Помню последний утренник — выпуск в школу, последний раз маршировка и какое-то первое щемящее чувство тоски-расставания (конечно, другими словами). И еще один марш помню — песню Ива Монтана, которую мы с папой пели по дороге в детский сад… Как у Я.Корчака в книжке «Когда я снова стану маленьким». Грустно, но возвращаться не хочется! (Mariya Gribelyuk)
Мы с сестрой бабочки! Мама пошила два платьица из марли в два сложения, покрасив их в красный и желтый цвета. Юбочки с воланами в три яруса — получилось очень красиво! Крылья натянула на проволочный каркас, украсила мелконарезанным дождиком. Усики — из проволоки, обернутой фольгой, почти как корона. Сценка: на бумажном цветочке сидят бабочки, летит пчелка, будит бабочек, мы должны встать медленно, а потом порхать. Номер отработали, настал день выступления! Собрались родители, бабушки, дедушки, зрителей очень много. Сидим на цветочке, летит пчелка. Мы сидим, пчелка летит, мы сидим. Пчелка шепчет: «Вставайте!» Мы сидим, охваченные ужасом, что на нас все смотрят. Уже пчелка кричит: «Вставайте!» А мы все сидим. Столько глаз устремлены на нас! Встать — это еще больше привлечь внимание, а хочется спрятаться! Не помню, провалили ли мы номер? Но потом фотограф выбирал себе бабочек, чтоб поместить на полосу газеты. Выбрал нас. Мы стоим, держась за руки с мальчиком-кузнечиком. (Ольга Татьяна)