Сметальщицей облепихового сока в цехе, гострайтером у ясновидящей, таксистом с трехлетним сыном на заднем сиденье, промоутером в аптеке, оператором на конвертовальной машине, сиделкой в пансионате для престарелых с ментальными проблемами. Наши читатели рассказали о своих самых тяжелых работах. Огромное спасибо всем, кто поделился историями.
Работа в сексшопе в 1996 году. У меня под прилавком был пистолет, и я не знала, чего я боялась больше — игривых фантазий и липких предложений, которые на меня вываливались, или что ограбят и хозяева заставят платить меня (хотя хозяева были нормальные, это я от отчаяния уже, наверное, нафантазировала). (Марина-Мика)
Разгружал фуры за водку, потом водку надо было продавать на вещевом рынке так, чтобы не перехватила братва. Я не знаю, что было хуже. (ЮЮ)
Репетиторкой у «мальчика» на два года меня старше, которого интересовал не ЕГЭ, а угонять машины. Его родители видели своего дитятку ангелочком, а учителей — несправедливыми чудовищами. Мне были до зарезу нужны деньги, и я не сдавалась. Но это было ужасно и почему-то еще очень стыдно. (trinidada)
После филфака в 1997 году (по протекции!) была устроена телефонисткой на 09. Так как учителям зарплату не платили вообще, а я была молодая и хотелось есть. А люди тогда были злыыыые. И норма этих злых людей была — 1200 звонков за 6 часов. Ругались на рост цен, задержку зарплат — на всё. Телефонистки же тоже были маленьким воплощением государства. Зато я, застенчивая книжная девица, научилась разговаривать с кем угодно и о чем угодно, успокаивать и заканчивать разговор, не поссорившись. Потому что за жалобы абонентов нас же тоже наказывали. Лучший коммуникативный тренинг трудно себе представить. К слову, сейчас, когда я рассказываю маленькой дочери и ее друзьям о своей первой работе, они вообще не понимают, что это за профессия такая и зачем она нужна. А я горжусь тем, что видела еще старые коммутаторы междугородной связи (той самой 07) и тех самых девушек. (Юлия Козлова)
Я в юности много где работала — на консервном комбинате, посудомойкой в столовой и т.п. Но тяжелее всего было в пионерском лагере, вожатой. У меня был отряд малышей, пяти-шести лет, и абсолютно аморфная, ленивая воспитательница. Бытовые условия в лагере… Собственно, их не было. На улице краны с ледяной водой, всё. Баня раз в две недели. Я там за смену вообще ни разу дух не перевела. Одному мальчику, который писался в постель, родители не положили сменного белья — ну одни трусы на месяц, нормально. И это только быт, а сколько там других проблем было. (Татьяна Павлова)
Самой тяжелой работой была работа по четкому графику, с 8 до 17. Мой организм не способен вставать, ложиться, есть и т.д. в одно и то же время. Ну и в шесть утра продрать глаза — такое. Ну а так она еще скучная была. (Sofia Egorova)
Хотя я успела поработать и уборщицей, и официанткой, самой тяжелой была работа на высокой ассистентской позиции в нефтяной компании. Непосредственное начальство позволяло себе такой ор и мат, что я периодически уходила в кладовку плакать (а вот график по 12 часов не смущал). В итоге ушла оттуда в декрет и решительно пообещала себе: больше никогда. Потом уже, когда ушла в частную практику, в тот же день уволила клиента, позволившего себе повысить голос. И ничего, не оголодала. (Виктория Мартынова)
Руководила аккредитацией на кинофестивале. После дня открытия надо было идти в гости к тете. Я была не в состоянии просто видеть людей. Меня отвели в пустую квартиру к соседке, и я лежала там лицом к стене несколько часов. (Анна Королева)
В августе 1998 я пришла работать в школу. 22 года, 4 курс филфака, вечернее отделение, бюджет. Тогда вышел закон: с 4 курса не работаешь по специальности — переводят на платное. Решила сэкономить. Ха. Грянул дефолт, зарплаты учителя 7 разряда («Ну только так, милмоя, шош ты хочешь, студенточка!») хватало на колготки и бигмак. Мне дали три восьмых класса: два общеобразовательных и коррекционный (кому еще дать коррекционный с олигофреном и двумя второгодниками — только студенточке). Потом я узнала, что общеобразовательные классы, начиная с восьмого, в школе назвали опавшими листьями: туда попадали дети, не прошедшие конкурс в гуманитарный, математический и химико-биологический классы. Два года я у них вела русский язык и литературу, плюс классное руководство. Тяжело? Да, очень, потому что как специалист я себя чувствовала неуверенно, авторитет пришлось завоевывать. Самое унизительное — три копейки зарплаты за тяжелый труд (не менее, чем у учителя более высоких разрядов) и страшный гадюшник, ошибочно называемый педагогическим коллективом. Я отработала два года, выпустила три девятых класса («До этого уйти учитель не имеет морального права, деточка!») и получила четкое понимание, в какую тетку я ни за что не хочу превратиться. Дети, кстати, были нормальные, некоторые — просто чудесные, работа была тяжелой не из-за детей. (Полина Стрижак)
Был маленьким начальником конторы по сбору бутылок в 90-х. Директорами были два бывших сидельца, директоры универмагов. Расставлял людей по «точкам» на улицах. Помните, когда на улицах принимали бутылки с ящиками? Потом я людей с ящиками бутылок принимал в подвале, сдавал на пив- и винзаводы. Такие импозантные работники у нас были. И директоры тоже. (Сергей Карпатенков)
В 17 лет работала контролером станочно-слесарных работ на заводе… с 7 до 16. Постоянное, непобедимое желание спать… вечером училась. И изредка ночью тусила с подругами. На работе деталь, которую я проверяла, была похожа на обручальное колечко стального цвета. Мне надо было каждое кольцо проверить визуально со всех сторон… фаски, покрытие… а они блестят… Видели, как людей вводят в гипноз блестящим предметом? Я восемь часов в день на них смотрела. Это гора из колец. И иногда обнаруживала себя вырубившейся прямо на столе. Все остальное время проводила в мучительном сопротивлении закрывающимся глазам. (Наталья Мейтис)
В старших классах работала официанткой на всяких званых ужинах в Кнессете. Заставляли носить каблуки и красиво нести на одной руке поднос с шестью блюдами. До двух ночи пахала, а с утра вставала в школу. (Yulia Katsovich Minin)
Тапером в гостинице на завтраках. Надо было вставать в 5 утра, приезжать к 7, наряжаться, краситься и в 7:30 сидеть за роялем и создавать людям радостное бодрое настроение. Оказалось, это правда сложно. Организм спит. А в 11 я заканчивала и шла на лекции со спичками в глазах. (Василиса Александрова)
Стыдно признаться, не шахта и не вагоны ведь, но преподавание в университете далось психологически очень тяжко. Наверное, если бы не было с чем сравнивать, то было бы вполне терпимо. Однако к тому моменту я уже познала, какими светлыми, комфортными и человечными бывают вузы здорового человека в странах здорового человека, и выносить бюрократию, лицемерие, засилие хамства и неэффективности постсовковых «храмов науки» было почти невозможно. Пыльные, унылые, безнадежно устаревшие крылообрезальни со средним КПД на уровне вахтерши в общаге. Вся система построена так, чтобы студента к земле прижать, завалить бессмысленной работой и приучить к роли печального винтика. Даже такой прикладной и очевидно полезный предмет, как английский язык, требовалось превратить в муштру. Чувствовать себя частью и соучастницей было мучительно, вся моя сущность противилась этому. Очень скоро я взбунтовалась — освободила своих ребят от излишней бесполезной пахоты, плюнула на требуемую грамматико-переводческую методику и прочую механическую долбежку, принесла свеженького коммуникативного метода. Студенты вздохнули свободно, ожили глазами — и наконец-то заговорили. Система мне этого, конечно же, не простила. А потом на каникулах случилась у меня переводческая командировка в Америку — и система совсем осатанела. В самом деле, зачем преподавательнице английского переводческая практика в Америке, самая умная, что ли? Ушла посреди учебного года. Когда спрашивают, стоит ли учить иностранные языки в наших университетах, рекомендую хорошие современные курсы и волонтерство в стране, где говорят на искомом языке. А корочку для мамы можно и на заочке получить. (Оля Ко)
Самая-самая ужасная работа была на «Почте России». По 12 часов в день почти без выходных на тебя все время кто-то орет. Не начальство, так клиенты. Программа постоянно висела, от пыли началась аллергия, а в отделении без остановки играло «Лав-радио» с четырьмя песнями в ротации. Платили за это горсткой монет и проклятиями. Меня в итоге с истерикой выпинала с работы начальник отделения, потому что я какую-то бумажку не подписала, уехав на сессию. Ну я радостно и свалила. Предлагали перевестись в другое отделение, но я соврала, что переехала в глушь доить корову и там даже почты нет. Все, что там было хорошего — заполнять бумажки на складе, принимать и сортировать почту и наводить порядок на складе. Извещения, кстати, вручную заполнялись. С тех пор на почту стараюсь не заходить лишний раз. Триггерит. (Татьяна Зиберова)
Во время сестринской практики нередко приходилось выполнять работу санитарок. Самое тяжелое — перевод пациентов из отделения токсикологии в терапию одной из московских ГКБ. Почему-то летом 1998 года пациентками чаще всего были очень полные женщины-алкоголички. Весили в два с половиной раза больше, чем я. На перевод выдавали тяжеленную каталку. Вот надо было этих дам перетащить и еще развернуть каталку головой к выходу. Женщины, которые доводили себя до комы, выпивая алкогольный суррогат, зорко следили, чтобы их не вывозили из палаты вперед ногами. Как ни странно, но мы им сочувствовали, надрывались, но разворачивали. (Нина Маркарова)
Все было. И полы в бане, и тряпками трясти, и подвозить, и даже стоять на стреме. Не боялась смерти и не дорожила свободой. Как пронесло — сама не знаю… (Angelina Danilenko)
Я работала официанткой в ночном клубе в нулевых, график был «сутки через двое». При этом училась в универе на дневном. Так что, понятное дело, после смены иногда спала и на парах, и в метро. До сих пор как вспомню те тяжеленные подносы, уродов-менеджеров, которые за каждый чих штрафовали, пьяных гостей и их дебильные манеры, бандитов-хозяев и их дур-жен, а потом сидение за учебниками, так вздрогну. После такой школы выживания мне теперешняя работа при всех ее стрессах кажется отдыхом в санатории, за который еще приплачивают. (Lena Shagdaron)
После четвертого курса, в 2005 году, поехала в Америку на лето работать в лагере. В своем английском была настолько не уверена, что подала заявку в кухарки (плюс зарплата была на триста долларов больше, чем у вожатых, а я таких деньжищ на тот момент в жизни в руках не держала). Насчет английского я была права: общаться я на нем могла только с учительницей и понимала только ядреный русский акцент. Когда меня просили положить мяса побольше, я глупо улыбалась и говорила: «Спасибо, и вам того же». Превращение из премудрой филологической девы с культом собственной полноценности в тупую «kitchen girl» угнетало гораздо сильнее, чем необходимость перемывать по сто пятьдесят подносов и отдраивать здоровенные сковородки каждый вечер. Но главные проблемы (как сейчас понимаю, заслуженные) мне принесла уверенность в том, что русские женщины — самые красивые, и пропорциональное этой уверенности либидо. На второй неделе я успела себе нажить врагов среди девушек-вожатых, потому что обсуждала громко по-русски с другими кухарками, какие у Эли и Келли жопищи, и без зазрения совести пополняла свой донжуанский список их бойфрендами. (Наталия Честнова)
В универе позвали подработать администратором на выставке интернет-оборудования и вот этого всего. На улице минус 30, в выставочном зале открыты все двери, затаскивают детали стендов. Ты стоишь на сквозняке за ресепшн, под белой блузкой у тебя толстый свитер, а на столе термос с чаем, и бесконечно улыбаешься. Примерно 1800 улыбок в день, по одной на посетителя. К вечеру можно сниматься в «Бэтмен против Джокера», и ты вообще не Брюс Уэйн. В подсобке стоит магнитофон, на котором ты по кругу гоняешь два диска с песнями совэстрады, и на каждом из них есть песня про « Вологду-гду» (ненавижу с тех самых пор). Раз в час в ту же подсобку ты идешь зачитывать список проходящих на площадке мероприятий, и почти к каждому слову ручкой дописана транскрипция и ударение (ты студентка филфака и мало что понимаешь в Ethernet). А после четырех дней ты получаешь 2400 и горсть оставшихся выставочных карамелек. (Olga Abramova)
После 16 лет фриланса пошла работать в офис — в маленькую компанию, где я была офис-менеджером, переводчиком и референтом одновременно. Авторитарная и не очень умная начальница была того же года и знака Зодиака, что я, — видимо, была дана мне в назидание, чтобы я за собой что-то стала замечать. Год я вычеркивала дни в календаре — до ее или моего отпуска. И была уверена, что так мучаются все офисные работники. Это длилось год, а потом жизнь поменялась к лучшему, и если я ходила на работу — то только на ту, на которую шла с радостью. (Вера Пророкова)
1991-93, лоток на улице, затем киоск. Товар хранила дома, тягала коробки на тележке, выручку сдавала ежевечерне, пробираясь в темноте по переулкам к конторе. До сих пор удивляюсь, что никто не проследил и не убил в этих переулках. Даже и нагрели всего пару раз. Просто повезло, но понимаю это только сейчас. А тогда — немного за двадцать и нужны деньги. (Laurentina Gold)
В 1982 году, после девятого класса, я целый месяц проработала в детском саду «помощницей воспитателя», или, попросту говоря, нянькой. Такая вот у нас была практика в УПК (учебно-производственном комбинате) на отделении «дошкольное воспитание». Работать пришлось в две смены, т.к. моя напарница, дочка заведующей, умотала на спортивные сборы, и мне предложили такой вариант практики. Это было незаконно, но пообещали заплатить по полной ставке. Рабочий день у меня начинался в 6.00 утра и заканчивался в 6.30 вечера. Детский сад располагался в каком-то древнем деревянном здании, на каждую группу приходилось лишь по одной большой комнате, без спален. В углу — раковина для мытья посуды, а детские раскладушки и постельное белье — во встроенных шкафах общего коридора. Мое рабочее утро начиналось с наведения свежего хлорного раствора, мытья полов в группе, протирания всех поверхностей в помещении и полива всех растений на подоконниках. Потом нужно было вручную нарезать хлеб и принести завтрак из кухни. Потом протереть все столы и расставить их для занятий, быстро помыть тарелки, унести на кухню. Пока шли занятия — помыть общий коридор, если мое дежурство по коридору. Потом дети шли на прогулку, нужно было помыть пол в группе, расставить раскладушки и застелить их. Потом обед (принести-помыть-унести). Потом сончас. Потом полдник (принести-помыть-унести). Потом убрать все раскладушки. Потом опять занятия или, если повезет, прогулка. Потом ужин (принести-помыть-унести).
И так целый месяц. В первые пару дней я тормозила с подачей обеда, просто на разрыв, и воспитательница на меня страшно шипела (подозреваю, что не орала лишь потому, что я практикантка, а на обычную нянечку орала бы еще как). Заплатили мне 82 руб. 40 коп. (Татьяна Бушенко)
Самой тяжелой работой был маркетинг — звонить людям и втюхивать (естественно, в ответ в лучшем случае бросают трубку, а то и оскорбляют) оказалось настолько тяжело, что я сбежала через несколько часов, не взяв оплату. (Galia Shulman)
Самая тяжелая работа была в супермаркете в отделе хозтоваров. Туда практически никто не заходил, и нужно было создавать иллюзию труда шесть часов подряд… Я сбежала через три дня, даже не вернувшись за полагающимися деньгами… (Анна Берг)
Самая тяжелая работа в моей жизни сейчас. У меня ресторан с пансионом, кафе и маленький цех по производству пельменей. И все это в Германии. (Maxim Satanovskiy)
Конечно же, это было в армии, когда меня, молодого солдата, отправили разгружать мешки с мукой на хлебзавод. Мешки эти весили 80 кг каждый (я тогда весил 65 кг), их из кузова грузовика сгружали прямо на спину, а потом нужно было эти мешки нести до входа в заводское помещение (метров триста). И вот во время второй ходки я отчетливо понял: «Сейчас упаду и умру. А мамы, папы и друзей нет рядом, так что никто-никто меня не пожалеет, никто не скажет: “Ты что, обалдел? Нельзя же такие тяжести таскать!”» Рядом стояли «деды», они курили, что-то обсуждали друг с другом и, действительно, не обращали на меня никакого внимания. Было очень страшно и горько. (Олег Лекманов)
Таксовала с трехлетним сыном на заднем сидении авто. Самое тяжелое было услышать от него: «Мама, почему от дяденек так плохо пахнет?» (Natalya DoVgert)
Я работал охранником в больнице в 1994-1995 году. Параллельно с учебой в Первом меде. Устроили по блату в «афганское» агентство. Первый месяц на каждую смену шел как на последнюю. Поскольку постоянно приезжали люди, которых мы не пускали в больницу сопровождать товарища с торчащим из него ножом, и они обещали вернуться с автоматами. А больница была 36-я на Семеновской, там большой травматологический корпус, везли такого много. А через месяц, когда страхи прошли, стало дико, невозможно скучно. Правда, все это компенсировалось огромными для меня по тем временам деньгами. Платили долларов 300 или даже 400. Еще была отличная история, как мама приехала меня покормить во время смены с продуктами из «Седьмого континента» (самый крутой в то время магаз был), полностью дискредитировав тем самым меня в глазах однополчан. (Александр Федоров)
Я осталась на второй год в 10 классе — загуляла с мальчиком, — и мама на каникулы пристроила меня уборщицей в пионерлагерь под Киевом. Как потом оказалось — через фальшивые записи в детской комнате милиции, на исправительные работы. Свой первый унитаз в жизни я помыла в медпункте этого лагеря (домашний потом готова была языком вылизывать), а еще там была 20-метровая ковровая дорожка в коридоре, которую надо было ежеутренне мести мокрым веником — пылесос у них был сломан. А еще там же, в 15 лет, я впервые узнала, что такое домогательства директора, но это совсем другая история (и папа ее потом разгреб так, что никому мало не показалось). (Вера Голубева)
Промоутером в аптеке в спальных районах по вечерам. Во-первых, нужно было ходить в коротком белом халатике и изображать фармацевта (я переводчица), во-вторых, нужно было впаривать просрочку, в-третьих, покупали ее в основном сальные мужики, которые перед этим долго дышали на меня перегаром. (Alona Malakhaeva)
В девяностых подрабатывала черным арбитром — помогала бандитам договариваться по вопросам неисполнения денежных и других обязательств. Пара-тройка человек с каждой стороны, а также я, 27-летняя выпускница юрфака МГУ, тощая и бесстрашная, запирались либо в гостиничном номере, либо в квартире, и не выпускались, пока не будет принято совместного решения. Ох… самый длинный процесс был 12 часов. После четырех процессов я решила, что с меня хватит. Удалось уйти невредимой. (Светлана Викторова)
Было две тяжелых работы. Первая — практика в службе занятости на Академической. Люди приходили делать вид, что ищут работу (на самом деле — пособие), а я делала вид, что могу работу как раз таки предложить. Как работают чинуши? Ведь это невообразимо тяжело — весь день врать… Вторая — социологические опросы про политику. Это меня на всю жизнь подкосило. Людям пофиг абсолютно все. Тебе рассказывают о детях и внуках, о даче, о работе, зовут поесть и выпить, но сам предмет опроса — выборы — не интересует никого так искренне, что берет отчаяние. (Svetlana Ta)
Работала личным помощником тире любовницей одного «нового русского». Он был ревнивый алкоголик и никакие деньги не могли оправдать убитых в хлам нервов, когда непонятно, переживешь ты день или нет. Работа повара в палаточном лагере на острове в Белом море по сравнению с этим была словно отдых в тропиках. (Нелли Шульман)
Однозначно, в Зелентресте. Мне было 11, мы с подружкой устроились в Зелентрест — туда брали детей, но, хоть и на четыре часа в день, это было все равно незаконно, так как вроде бы официально можно было работать только с 14. А нам платили по рублю в день, то есть за четыре часа прополки рассады в длиннющем поле. Это был реально ад, потому что жара 40+, солнце лупит, пить охота, вода с собой горячая в кипяток, пыль в лицо-глаза-нос и все такое. Мы обгорели до мяса в первый же день, но проработали — я двенадцать дней, Валька девять. Вот вообще не помню, куда я эти 12 рублей приспособила. Все остальные работы в моей жизни, включая пять лет в плавсоставе пароходства (я укачивалась все пять лет при каждом новом шторме как в первый раз) и меченье потомства морских львов на скользких от говна островах — все херня по сравнению с Зелентрестом. Зелентрест стал моей единственной и неповторимой узкоколейкой. P.S. Кажется (припоминаю), я купила аквариум и сраных рыбок. Вообще-то доставшиеся таким трудищем 12 рублей символичнее было бы пробухать, но в 11 лет ни ума, ни фантазии, ни печени пока еще. Это был 1978 год. (Лора Белоиван)
Разгружал вагоны на заводе по переработке цветных металлов. Воздух там блестел, и сигареты были сладкими на вкус от меди. (Евгений Ким)
На овощебазе в студенчестве. Там нужно было в овощехранилище овощи (свеклу, картошку) лопатой перекидывать с одного места на другое. Их сверху сыплет лента, а ты снизу стоишь и кидаешь, кидаешь в сторону… рабочий день 8 часов. (Анастасия Балинова)
Копирайтером в модном доме, который имел классный сайт и базировался в Нью-Йорке. Наш Нью-Йорк был неподалеку от самарского городского кладбища. Одежду шили этажом выше. В здании постоянно был ремонт, а я писала бесконечные тексты про микро-шорты, элегантные, сексуальные, купить, блузки, элегантные, дизайнерские, сексуальные, купить. (Александра Оливер)
Одно слово — «Сбербанк». (Мария Шеховцова)
Физически тяжело было работать продавцом в винно-водочном магазине. Но самой мерзкой была работа делать лабы и курсовые для других. Потому что потом эти студенты приходили ко мне устраивать скандалы: все расчеты были правильные, но защитить работу они не могли. И в этом была, конечно, виновата я. (Мария Чаплыгина)
Выращивать картошку на даче в 90-е. Два поля картошки размером со школьный стадион каждое. Вручную, лопатой. Полоть все это и собирать жуков. Потом выкапывать и сортировать. Продавать у метро. Картошку потом не ела лет десять. (Lyudmila Stepnova)
Когда я работала у широко известной в узких кругах модельерши (ну, она и в телевизоре бывала, так что реально известная), за месяц перед Московской неделей моды мы все перешли в режим «без выходных». И это с 9:00 до 20:00. Я была совсем молодая, силы были, но это было реально тяжело. Обычно в воскресенье мы отдыхали, а тут пришлось напрячься. Ну и в сутки перед показом вообще заночевали на работе. И на самом показе работали, конечно, за кулисами. Показ был уже «фигня война». Потом отпустили поспать. А утром снова на работу… (Russell D. Jones)
В секонде в Тель-Авиве. Дорога до работы занимала полтора часа, платили ничтожно мало, так что даже на половину квартиры не хватало, а смены не давали. Но самым большим испытанием была менеджер: сорокалетняя мать-одиночка, больная раком кожи, которая каждый день у меня на глазах впадала в отчаяние. Ее бывший муж иногда приходил забрать ребенка, и они страшно ругались у всех на глазах. После жуткого приступа панической атаки на рабочем месте я уволилась. (Sonya Korshenboym)
Стояли на рынке в 5-7 классах зимой и продавали кулечки. С подачи мамы и бабушки. Иногда можно было зайти в мясной корпус погреться. Вечером покупали маленькое дешевое пирожное. (Александра Каминская)
Когда меня позвали в музей заниматься литературными программами. Но так как ставка для меня была не предусмотрена, то меня оформили как уборщицу, чисто формально. А потом говорят — теперь мы не можем оформить настоящую уборщицу, а убираться же кто-то должен, поэтому не могла бы ты плюс к основной работе еще мыть полы? (Neanna Neruss)
Я почти год работала с 8 до 21-22 каждый рабочий день, в одиночку тянула нереально огромный участок расчетов в инвалюте. Три разных ПО, последовательная конвертация файлов для сведения балансов, регулярные технические сбои. При этом была на самой низшей должности и каждый месяц лишали премии — ошибки же? Ну и что, что технические? Должна все предотвратить! Переработку никто не оплачивал и не собирался, мне 19 лет, мама в онкологии, больше вообще не осталось никого и тупо нечего было кушать. Меня еще и гнобили за то, что хожу в одних и тех же брюках.
Да, параллельно еще писала диплом и сдавала экзамены на экономфаке РГУ, дневном отделении (выпросили свободное посещение, но…). Через год, когда я от такого графика загремела в больницу, участок вели ежедневно четыре человека.
Да, 90-е, Сбербанк Ростов-на-Дону, головное отделение. (Елена Голубкова)
Упаковщицей ПЭТ-тары на заводе в конце 90-х, совмещая с учебой на пятом курсе института. Нужны были деньги провести газ маме в поселке. Хороший опыт в смысле учиться зарабатывать головой, а не физически. (Наталія Юхно)
В колл-центре Исротеля через год после репатриации. Подвальное помещение, звонящие израильтяне, работающие рядом шумные израильтяне. Все время приходилось объяснять, что я из Северной страны и у меня другой темперамент. Ну и на свой телефон отвечала все время: «Исротель шалом!» (Darja Alpern Katkouskaja)
Приехав в Израиль, убирала в квартире жуткой неряхи. У нее еще и денег вечно не было расплатиться. (Натали Гершенович)
Воспитательница в детском саду. Полгода. Устроилась, чтобы в садик взяли детей — тогда мест не было, сады закрывались десятками. Двадцать четыре ребенка, я одна, нянечки нет, некому работать. Полный день. Это был ад — внимание нельзя было ослабить ни на секунду, иначе кто-нибудь травмируется, или начнут драться и реветь, или подавится чем-нибудь. Даже в палатке в начале 90-х, когда нас несколько раз грабили, наставляя пистолет, было не так тяжело. (Софа Теткина)
В четырнадцать лет мыть столы и убирать посуду в театральной столовой. За пять тысяч рублей, на них в итоге купила первый смартфон себе. Работа была с самого утра, некоторые посетители были как свиньи, приходилось долго мыть столы, а летом еще и выносить столы на веранду, самостоятельно, было очень тяжело, зато была гордость за себя и за свою работу. (Ольга Школина)
На летней трудовой практике после 9 класса, на меховой фабрике, выворачивал наизнанку мокрые от какого-то раствора дурнопахнущие шкурки норок. Надо было насадить длинную шкурку на стержень со шляпкой, загнуть ее носик, чтобы он зацепился за шляпку, и вытянуть этот чулок наизнанку. И такое движение весь день. Потом, уже на других операциях, стало легче, и даже что-то заплатили под конец. (Константин Оснос)
Коммерческим директором большого завода в российском регионе в 27 лет. (Георгий Михайлец)
Крупье в казино ночью. А утром в университет. После университета забрать сына из садика, дождаться родителей с работы и опять в казино. Там ночь через три. Но часто приходилось подряд две ночи, максимум три. Трое суток без сна. С учебой. А на работе с бандитами. Без окон и в сильно прокуренном помещении. Следующая по сложности была работа в газете. Дедлайны и нервы. Редактор, молодой и сильный мужчина, однажды даже не выдержал и расплакался. А самой легкой работой, но опасной — фирма по отмыванию денег в 90-е. Даже мужу не рассказывала, чем занималась, могли запросто посадить. И вдруг вспомнила, что еще работала боссом в казино. Так называли смотрящих за залом, ответственных за деньги, за чистую игру, за персонал и т.п. Это было в Киеве, куда меня командировали. Была огромная зарплата. 800 долларов в месяц. При средней зарплате в Киеве в 10 долларов. И работа без выходных совсем. Начиналась в пять дня, заканчивалась в шесть утра. И опять по схеме: ребенка в садик, поспать несколько часов, забрать ребенка из садика, завезти мужу на работу и опять в казино. И так без единого выходного отработала полгода. Если бы один бандит меня оттуда не выжал, так бы и сдохла, пардон, от жадности. Потому что большие деньги затягивают. А времени на себя не было ни минуты. Когда наступила зима, я по дороге на работу заскочила на рынок, схватила первый попавшийся полушубок, и это была моя единственная обновка за все время. (Мари Рон)
Перепечатывала в 1994, будучи ученицей 11 класса, рукопись «Как нам обустроить Россию», написанную эмигрантом из Франции. Его сын, известный психолог-сексопатолог, не давал мне ее взять домой (где у меня была прекрасная отремонтированная машинка), потому что если на меня в метро нападут, то, конечно, я не буду защищать рукопись. Я ездила каждый день из Бибирево в Текстильщики, а оттуда еще на автобусе, проводила там по 12 часов. Мне было любезно предложено угоститься тем, что я найду в холодильнике, а там на протяжении недели лежала одна и та же чищенная картофелина в воде. Само светило недавно женилось на молодой даме и отрабатывало на ней принципы конфликтологии, а у меня он интересовался, как обстоит сексуальная жизнь у нашего поколения. Недели две я ездила на эту работу, пропуская школу, потому что была легенда, что я закончила уже, но не поступила. (Юлия Смирнова)
Два месяца в детской библиотеке в одной из львовских новостроек в середине восьмидесятых. Я что-то там печатала на машинке, перекладывала на полках, но в целом не знала, куда себя приткнуть. Попыталась почитать что-то с этих полок, чтобы понимать, чем интересуются дети, но мне было строго указано, что тут не место для чтения, даже в мой обеденный перерыв. В общем, мы с коллективом все больше друг другу не нравились. Кульминация наступила после корпоративного похода на «И корабль плывет» и последующего обсуждения увиденного во время перерыва, за чаем и домашними булочками. Я сначала молчала и терпела, а потом зачем-то открыла варежку и что-то прочирикала про семиотику режиссерского языка (увлекалась тогда). Помолчали, да. Через неделю у кого-то в библиотеке пропал кошелек, и мне, отводя глаза, предложили покинуть рабочее место навсегда по собственному желанию. Вы у нас новый человек, то да се, сами понимаете. Я поняла и покинула, и мне полегчало. (Ksenya Agalli)
Выборы. Когда я внезапно стала их вести и полностью отвечать за результат. Даже не знаю, как эту должность назвать, начальник штаба был у меня в подчинении — серьезный дядька, полковник. Его выворачивало, что «какая-то пигалица им командует». Это были его первые выборы, и когда он понял, что это как на войне — надо быстро, точно, и слушать командира, — мы подружились навсегда. А про войну он понял, когда начальник штаба противника вывез меня в лес и долго убеждал работать похуже, разными словами. Накал я сбила, сказав: «А чего мы здесь, я замерзла, поехали чаю попьем». Это была Сибирь, конец 90-х, половина команды в Питере, разница во времени шесть часов, на сон — после того, как отрулишь и здесь, и там — часа три. Главное было роли не перепутать — где ты дурочка маленькая, а где безжалостный командир. Да еще и местная команда в ярости — я воровать не давала, построила тройную систему контроля агитаторов, а там главное — воровство. А, еще никогда не трогала деньги руками — только на счет и только мой гонорар. И это во времена коробок из под ксерокса. Но это правило спасло мне жизнь, а моего коллегу застрелили через четыре года. «Что я, дурак, это ж основные бабки!» (Мария Ромейко-Гурко)
Согласиться делать декорацию, не имея свою команду. Постановщик соединил все придуманные мной лампы в одну цепь, и если бы во время съемки замкнуло, то вырубилось бы все и восстановить было бы невозможно, все лампы были далеко в конструкции (опыта не было тогда совсем). При этом я с полуторагодовалой дочкой на руках, муж уехал на восемь месяцев, каждый день звонки от коллекторов из банка за кредиты, которые взял муж (и ужас, и холодный пот по спине на каждой съемке). Реально молилась за декорациями, чтобы ничего не рухнуло или не выключилось. (Мария Шуб)
Заканчивая МГУ, преподавала в школе в Очаково, литературу десятому классу. Посреди урока один мальчик перебил меня вопросом: «А можно я вас причешу?» (Татьяна Нешумова)
Хуже всего были холодные звонки про какой-то там интернет. Выдержала полтора месяца, забрала зп и сбежала. По степени нагрузки в принципе — 12-часовые смены в разливайке — полтора года круглосуточно, не было сменщицы, и копирайтер на трех работах одновременно. Что смешнее всего, от холодных звонков и копирайтинга меня воротит уже при упоминании, пошла переучиваться, а пиво вспоминается с некоторой ностальгией даже. (Lokay Raidho)
В большой прачечной, где за два года работы сбросила десять кило. «Чистую» и «грязную» стороны прачечной соединял коридор-шлюз, где обязательно нужно мыть руки при посещении чистой территории. Зеркала там специально не было, чтобы женщины не задерживались. Люди работали с космической скоростью, первые полгода начальник смены постоянно подходила ко мне и требовала работать быстрее. (Kateryna Wiens)
Почему-то моя самая тяжелая работа — это сейчас, медсестрой. Торговать кожаными куртками на рынке в 14 лет, чтобы заработать денег на тетради к школе, было легко. Как и торговать лифчиками. Драить в 17 лет все лето аудитории НГУ за то, чтобы разрешили жить в общаге, тоже было легко. Хотя сразу после этого нужно было еще на 8 часов в супермаркет на упаковку, а на выходных — работать нянькой у полуторагодовалой девочки. В 22 было легко учиться в Универе с восьми утра до четырех дня, потом бежать драить гос офисы четыре часа за минималку, оттуда еще на два часа убирать зубную клинику. Приползать домой в полночь, делать домашку и утром снова на учебу/работу. Сейчас сложнее. Старею, наверное. (Полина Бунина)
2010-й, Франция. Я аспирантка университета, работаю ночным сторожем в гостинице в очень «цветном» районе, куда местные полицейские побаиваются соваться. Ездить надо было 10 км в одну сторону на велосипеде, поздно вечером, и оставаться одной в закрытой гостинице, буйных постояльцев не заселять, проверять, что все двери заперты и никто не лезет в окна. Дневные сотрудники мне сочувствовали, оставляли для меня еду из ресторана. В районе часто жгли машины, так что с полицейскими я все-таки познакомилась. Меня там запомнили как «эта русская со своим велосипедом». После года такой работы мне пришлось серьезно лечить мигрень и бессонницу. А потом я вернулась в Россию. (Русина Шихатова)
В конце 90-х я — первокурсница филфака — продавала диски на открытом рынке Горбушки. Зима, улица, адово холодно, поэтому спасались коньяком. Нужно было утром притащить тяжеленную витрину и коробки с товаром со склада, а вечером унести все обратно. Утром еще как-то получалось, а вечером, после коньяка, по темноте было страшно потерять товар или деньги, или самой упасть и уснуть в сугробе. Так прошел весь год — в будни учеба, в субботу-воскресенье Горбушка. Было тяжело, но очень весело. Сейчас удивляюсь, когда я успевала что-то читать и делать домашку. Закончила первый курс на одни пятерки, кстати. (Мария Квочкина)
2014 год. Ведущий концертов симфонического оркестра на летней эстраде. Нужно было говорить при этом на языке, на котором я говорю плохо (украинский), плюс я патологически боялся, что сломается микрофон и мне придется кричать своим собственным голосом на весь парк. Один раз я забыл, какое следующее произведение, и долго бекал и мекал, обливаясь холодным потом, образно говоря. Другой раз я перепутал, какое следующее произведение, объявил и ушел в подсобку, и дирижер послал за мной человека, чтобы я вышел и переобъявил правильно. В конце был вообще тотальный ужас, когда по просьбе солистки я отметил ее роль в составлении программы, за что я потом в той самой подсобке получил унизительный нагоняй от заместителя директора оркестра: оказывается, тем самым я допустил серьезную оплошность. «А если бы она попросила о своих менструациях рассказать, вы бы тоже рассказали?» Казавшаяся в начале легкой и забавной подработка обернулась каким-то фестивалем ужаса и стыда. (Алексей Шмурак)
В 15 лет разгружал лопатой темный подвал, на полметра забитый битым бутылочным стеклом. Ад и Израиль. (Alexander Vaisman)
Работа с психопатом-начальником. Снаружи все прекрасно, интервью медово-сдержанное, обещания нормальные, проект вообще офигенный — реабилитация библиотек! А потом три года адища, в котором просто тянешь лямку до пятницы, а в выходные не встаешь с кровати. Три года, когда 90% энергоресурсов уходило на избегание интриг и обвинений — я даже не знаю сейчас, как на оставшиеся 10% я умудрялась руководить департаментом и даже выглядеть живой. Это было действительно страшно, и абьюз был недоказуем. Почему не ушла? А почему не уходят от абьюзеров? Один в один. (Nadejda Mocanu)
Сложнее всего было работать в кризис 2008 года на рынке рядом с домом. Многие проходили и говорили: «Как вы, с вашим образованием, рыбой мороженой торгуете?» Почему-то это было стыдно и обидно. Рыба была холодная и тяжелая, окорочка страшными. Мне резко все стали тыкать, а до этого я была Верой Владимировной. Тогда это было еще важным, сейчас нет. Но это была работа. И мы могли не голодать. А дома был двухлетний ребенок, нет, все же трехлетний, почти трехлетний. И оставить его было не с кем. Так, полуграмотная соседка приглядывала. Лишь бы выжить. А рыба и куриные окорочка приходили с недовесом. Хозяйка требовала обвешивать покупателей. А я не могла. Никак не могла. В результате она решила меня не рассчитывать. Я видела в ее колонке запись, что к оплате вместо 20 000 она насчитала мне 6 700 за месяц. Я молча (это еще смелости нужно было набраться) взяла из кассы 20 000 и больше не вышла на работу. Хозяйка звонила, угрожала полицией. А после перестала. И даже… спустя полгода или год при случайной встрече стала здороваться и болтать ни о чем. Через три дня после ухода мне пришло предложение по работе от интернет-портала TimeOut. Выдохнули. (Вера Ким)
Два месяца в реанимации ковидного госпиталя 6 через 12 часов. (Екатерина Хиновкер)
В 18 лет работала оператором на конвертовальной машине. Это такой огромный станок, который складывает уже напечатанные счета за телефон и запихивает их в конверт, а потом заклеивает. Работа предполагала по 12 часов сидеть за лентой конвейера, снимать с него конверты и складывать в ящик. А когда ящик заполнялся — быстренько сортировать алфавитно по адресам. На самом краю ленты был маленький кусочек неподвижной рамки, на него я пристраивала телефон и читала с него, не поднимая глаз, потому что руки очень скоро научились проделывать нужные движения без участия мозга. Столько хороших книг за такой короткий промежуток времени я больше не прочитывала ни до, ни после. (Маша Рявина)
Однажды я переводила встречу главы организации «Матери Чечни» с представителем мэрии Флоренции. В какой-то момент от того, что рассказывала Мадина, у меня свело всю спину и пропал голос. Пришлось остановиться. Мне принесли воды, я подышала, и мы продолжили. (Соня Лурье)
Работала админом, а потом линейным продюсером в кино. Мне 20, я не знаю, в чем отличие пленки 16 и 35 мм, всего третий год учусь в Киеве, а мне нужно договариваться о съемках на сложных гос. объектах. Колени дрожат перманентно. Пью. Мне 22, я беременна, но никому не говорю, еду со съемочной группой на автобусе в Крым и по 20 часов в сутки на ногах по песку. Мне 29, после съемочного дня заселяю группу в пансионат, привезли ужин, но нет приборов, ночь, ливень, а у моего админа, который везет эти гребанные вилки и ложки, внезапно не работают фары и дворники, и он за 30 км. После этого вечера и вообще того проекта до сих пор мышечные тики по всему телу. В кино больше не работаю. (Masha Solomina)
В мое время при поступлении в медицинский институт преференции были тем, кто имел два года трудового стажа. Мама, заведующая крупнейшим областным реанимационным центром, решила, что все же лучше три, поэтому работала я с начала 7 класса. Ездила из другого города работать. После школы на автобусе, в реанимации — часто шахтеры после шахтной травмы, их и других больных надо было подмывать (представьте девочку-колокольчика 14 лет, подмывающую мужчину), перестилать постели у лежачих, вывозить трупы (сидишь рядом в переоборудованной «Волге», на поворотах тело заваливается на тебя), кормить через зонд — кстати, работа на кухне была самая легкая, но там была своя «мафия», так что не пробиться, и это при маме-заведующей. Самое тяжелое — больные с синдромом Лайелла, они лежали на стерильных простынях — у них специфический запах, с них слезала кожа, пролежни, инфекция, все миксовалось, запах был… умирали люди — шахтеры, лептоспироз, отравление грибами, самоубийцы-висельники, женщины после родов… Нас таких было несколько, я — самая молодая и продержалась дольше всех — все три года, все дети сотрудников, поблажки не было никому, все пахали. Но как по-скотски относились к нам медсестры, не забуду… зависть к чужому будущему — плохая штука… Так работала и училась, плюс еще художка и дополнительные занятия. В итоге — золотая медаль и мединститут с первого экзамена. Но тогда была цель, так что осознала я всю тяжесть совсем недавно, когда, в связи с войной, жизнь обнулилась. Пришлось все бросить и начинать с начала в столице — после преподавания в медуниверситете доцентом прийти в районную поликлинику, где пациенты в тебе видят только цель для сливания негативных эмоций, часто угрожают, а государство платит зарплату меньше минимальной… это, наверное, и была наихудшая работа… в результате — СЭВ. (Elena Datsko)
Продавала билеты в театр. Мне было 17, театр я боготворила, продажи, оказалось, — совершенно мне не подходящий вид деятельности, но нужны были деньги. И в жару, и в дождь, и в снег — берешь свою папочку и ебашишь по Москве, по разным офисам и конторам, рассказывая про спектакли разной степени паршивости и гениальности. Иногда было даже весело, иногда рыдала после стычек с какими-нибудь охранниками или вахтерами. От этой работы осталась одна прекрасная подруга и топографическая гениальность — я стопудово никогда не заблужусь ни в каком городе мира. (Anastasia Tokareva)
Самая тяжелая моя работа была в одном очень большом рекламном агентстве в конце 90-х. Я пришла туда финансовым менеджером, даже близко не представляя, что это значит и какая работа меня ждет. Оказалось, что я должна выставлять счета компании Nestle, крупнейшему в тот момент клиенту агентства. Счета были по 2 млн долларов, а состояли из сотен маленьких частей. Вот именно эти части я и должна была собрать, сложить в одну (правильную) сумму, что мне категорически не давалось поначалу. Первый счет бухгалтерия Nestle мне возвращала три раза. В третий раз уже несколько напряженно. Я делала и переделывала без конца, на работе торчала до 12 ночи. Я рыдала как белуга. Мне снились кошмары, в которых я искала и не могла найти потерянный цент. Короче, первое время было самое тяжелое, но пережила, хотя в первое время и делала попытку уволиться, и проработала там семь лет. (Анна Уштей)
Я работала сиделкой у лежачих больных, прозектором в анатомке, продавцом книг, библиотекарем, сметальщицей облепихового сока в цехе, санитаркой в зубоврачебном кабинете и в биохимической лаборатории. Но самое стремное, от чего я сбежала через полдня, невзирая на обещанную комнату в общежитии, — это работа вахтером. НЕТ НЕТ НИКОГДА БОЛЬШЕ. (Ася Михеева)
Самая тяжелая работа сейчас. Работа в недвижимости интересная, клиентов я люблю, судьбы — для сценариев, но просто работать уже не хочется, устаю. Да еще карантин. (Алла Соболевская)
Самое начало нулевых — сисадмином в местном филиале одного из крупнейших на тот момент оптовых продавцов фармацевтики (сейчас канувшего в небытие). Контора работала в полуторасменном режиме, а ряд операций в программе мог выполнять только я, пароль, по внутренним инструкциям, нельзя было передавать даже директору филиала. Теоретически должен был быть помощник, но все кандидатуры отвергались Москвой. Так что в будни в офисе с 8 утра до 8 вечера, в субботу до 6, в воскресенье регламентные работы с базой данных. Естественно, никакой компенсации за отсутствие помощника. Хорошо, что садик дочки был рядом и под предлогом покурить удавалось во время ее прогулки добежать и поболтать. Как протянул полтора года — сам удивляюсь. (Константин Орлов)
В 16 лет санитаркой в нейрохирургии. Умирающие, выздоравливающие, потом сама туда же загремела. Помогала медсестре искать в больничной мусорке случайно выброшенную ампулу от наркотика. Утки, судна, грязное белье, которое норовят украсть ночные санитарки. Очень разношерстный коллектив, но в основном вменяемый. Хотя те самые исключения крови выпили изрядно. (Юя Шшб)
В 11 лет летом разгружали КАМАЗы с цементом. Втроем. Прицепы по 18 тонн, 60 руб в час. А потом газировку пить. (Максим Бобренев)
В Израиле, в начале 90-х. Я была одна в стране, днем училась в универе, а ночью мыла посуду и вытирала столы «по-черному» в какой-то круглосуточной забегаловке. Шесть ночей в неделю, да. Сама по себе работа была не тяжелая, но график… У меня совсем не было денег, до первой зарплаты оставались три недели, а еще я почему-то отчаянно стеснялась есть на работе, хотя меня все время пытались накормить. Отличалась знатным теловычитанием и здоровой прозеленью лица. В общем, из универа я тогда, конечно, вылетела в итоге, потому что протянуть в таком ритме как-то умудрилась только до сессии. (Alena Lynxie)
Проводить соцопросы в торговом центре. Уговаривать людей заполнить много страниц, в качестве награды предлагая небольшие деньги, — это очень унизительно. (Марина Семенова)
Менеджером по продажам наборов для вышивания крестиком. Дамский коллектив меня почему-то очень невзлюбил. Единственное место, откуда я уволилась со скандалом и в буквальном смысле плакала от радости, что больше не надо туда идти. (Елена Колотилина)
Полгода работала санитаркой в роддоме в режиме сутки/двое. Тяжело было привыкнуть к ночным родам и экстренным операциям (так и не привыкла). Однажды пришлось нести в морг мертвого малыша. На пороге столкнулась с его бабушкой, которая еще не знала о том, что внук умер. Как смогла, спрятала корзинку со свертком за спину (хотя кого там спрячешь), бочком-бочком проползла на темную улицу. Зима, вечер, до морга пилить по лесу, в морге ремонт, ребенка положить некуда (полки заняты-забиты). Пристроила аккуратно в сторонке, помолилась, ушла. Утром в роддом позвонили из морга, проклиная меня до седьмого колена. «Кинула как попало! Бросила как вещь! Убить-распять-отлучить!» Акушерка успокоила и разъяренных морговских, и офигевшую меня (коллектив в роддоме вообще был прекрасный, надо сказать). А ночью было экстренное кесарево (для санитарки это полночи уборки операционной и стирки вручную). Еще года два я дергалась по ночам: вдруг звонок, вдруг вызов, вдруг… (Марина Тихонова)
Была работа тяжелая в буквальном смысле, физически — инструктором на конно-туристической базе. Например, как-то втроем с девчонками пришлось разгрузить три тонны овса. Я тогда стоя засыпала. И есть все время хотелось. Но как же было весело и интересно. Лучшее время в моей жизни, наверное. (Елена Колотилина)
РепетиторКА. (Елена Королькова)
Во время армии подрабатывал в пекарне по ночам. Каждую субботу в конце выходных с девяти вечера и до пяти утра. На улице +30, возле печи +150, хлеб выходит потоком. Вокруг сброд или сумасшедшие, которые за долгие годы работы по ночам совсем выжили из ума. Ад и черти. После этого ехал на базу, спал на раскладушке в комнате, полной работающих генераторов, чтобы их шум заглушал все звуки извне. В девять утра был готов к дальнейшим подвигам. Самое тяжелое во всем этом было ожидать вечера субботы во время прекрасных выходных. (Vadim Zukovsky)
В 8 классе работала санитаркой в роддоме. Видеть, как курят сестры над новорожденными в декабре в форточку и разглядывают-сравнивают их членики крошечные с похабными комментариями, грязь в палатах, вымаливание пеленки, чтоб заткнуть ее между ног за рубль, одну на несколько дней хотя бы. Разрезание промежности ржавыми ножницами без обезболивания. Унижения рожениц при родах, грубость, высокомерное хамство акушерок и врачей растерянным девочкам, которым очень больно. Запах разлагающейся крови повсеместно и гнойные шишки на ягодицах у родивших от инъекций некипяченым шприцем, одним на все отделение. Никогда не забуду, и детей у меня нет и не будет. Спасибо РФ. Работа нужна была для поступления в мед. Врачом тоже быть расхотела. (Alena Shwarz)
Самая трудная была — практика от УПК на швейной трикотажной фабрике. Это было физически не тяжело, но убийственно скучно. (Надежда Пикалева)
Пыталась работать секретарем в 17 лет — это был ад: я хронически невнимательна + с удивлением выяснила, что меня, оказывается, корежит от того, что надо кому-то носить кофе. И, конечно, ни к какой «взрослой» работе я в этом возрасте была не готова чисто психологически. Еще в комплекте был директор-истероид и непосредственная руководительница, склонная к дедовщине. Влачила и страдала, но самим фактом работы и зарплаты очень гордилась. (Nina Milman)
Начало двухтысячных, кадровое агентство в Москве. Половина заказчиков уже такие, которые похожи на бизнес, половина еще такие, которые грозят закатать в асфальт, если не найдем им менеджера по продажам вовремя. Часто звучит слово «крыша». Весь день звонки, весь день интервью, а мне в порядке проверки на профпригодность выдали подбирать крановщиков (ребятки из регионов приехали утренним поездом на собеседование, сели позавтракать в приемной, развернули ароматную рыбу на газете… и охранников (для них пришлось переделывать анкету и вместо «образование, ученая степень» писать «рост, вес, годы службы, число отжиманий»). Проверку я прошла, заслужила право разговаривать с людьми по 12 часов в сутки, потом приходить домой и падать лицом в коньяк. (Ася Анистратенко)
Чернокопателем у искателя сокровищ Второго Храма. У него были точные сведения, где искать — прямо от Господа и по указаниям во сне. Бить кайлом под землей в скважине без воздуха меня хватило на два дня. Когда я сказал, что с меня хватит, он предложил мне проценты от будущих сокровищ. Но я был недостаточно сумасшедший и ушел. (David Dector)
Я работала художником-оформителем в хозрасчетной художественной мастерской при районном доме культуры. Нас там было четверо, три мужика и я. Каждому доставались заказы типа сколотить, а потом написать на металлическом щите соцобязательство для колхоза, доярок там нарисовать и написать «Слава КПСС!». И вот мне достался заказ сделать шесть металлических щитов для украшения райцентра к 7 ноября. Приехал грузовик, привезли материалы, мужики свалили во дворе листы железа и деревянные палки. Первый щит с помощью ножниц для резки металла я попыталась сделать, но скоро поняла, что чисто физически не смогу больше, нет сил. Мне было 23 года, и весила я 54 кг. А мужики в мастерской если и помогали, то только если поделишься деньгами от заказа. Пришлось к приятелю обратиться. Он приехал, и мы с ним за два дня управились. Щиты были 2х3 метра, потом я их грунтовала и что-то там нарисовала из общепринятого. Но самая удачная работа мне однажды подвернулась, когда пришлось для треста столовых и ресторанов писать вручную однотипные соцобязательства. Три кафе, два ресторана и столовка. Шесть раз одно и тоже, начинающееся словами: «Выполняя постановление ЦК КПСС…» Я чуть с ума не сошла. Каждое соцобязательство размером в ватман стоило три рубля. С тех пор я ненавижу и КПСС, и его ЦК, и вообще весь тот бессмысленный и беспощадный маразм. (Ольга Дмитриева)
В ателье известного французского дома «от кутюр». Я так гордилась, что меня взяли! Но реальность оказалась полным адом, восемь часов в день под яркими лампами я вклеивала мельчайшие кристаллы сваровски, без музыки (наушники запрещены), разговоров с коллегами — запрещено, паузы в работе — с разрешения начальницы по цеху. Когда я разлила кофе на почти законченную работу, нам всем запретили термосы на рабочем месте — и меня сразу же возненавидели другие работники. Я мучилась целую неделю и пошла увольняться, но меня все-таки убедили остаться на четыре месяца, чтобы закончить коллекцию. Странно, но сейчас, через 13 лет, я думаю, что этот «гулаг», как я тогда его называла, был крутой опыт. Но больше я в кутюр не пойду. (Ekaterina Merkoulova)
Гострайтером у ясновидящей. После университета не могла найти работу по специальности вообще совсем никакую. Уже не помню, как она меня нашла, — наверное, по резюме на хедхантере. Она диктовала полуграмотный текст, который все время переходил в верлибр. А потом сажала в детскую дописывать. И вот я сижу на крошечном стульчике за маленьким столиком, вокруг тонны Лего, и пытаюсь всю эту метафизическую ерунду о том, как надо жить, сделать более устойчивой ритмически. Но это ладно. Основная проблема была с тем, что во время диктовки я выключалась. Независимо от того, сколько я спала до этого. Меня начинало рубить через минуту после того, как мы приступали, и не переставало, пока я не уходила хотя бы в другую комнату. Я сначала поразилась собственному непрофессионализму, а потом поняла, что это непреднамеренный гипноз как он есть. Ясновидящая мне сказала, что это нормально, — половина родственников и все клиенты у нее засыпают на раз, — она это списывала на какие-то магические силы. Я сидела за компьютером с большущей чашкой кофе, печатала и часами боролась со сном изо всех сил. Ощущение было, как будто кто-то поворачивает на мне выключатель. Когда мы виделись в последний раз, мы стояли во дворе у ее машины, и она сделала предсказание. Говорит: «Я вас вижу в будущем, и у вас волос будет длиннее». И была права. (Asya Boyarskaya)
В середине 90-х на Арбате играла на скрипке. С марта по октябрь включительно, три года. Зарабатывала в семье тогда только я — папа тяжело болел, его уволили из оркестра, мама была при нем, пенсии не хватало даже на существование. Грабили, обворовывали, несколько раз пытались отжать инструмент — повезло остаться при своем. Постоянные простуды, ангины, кажется, и больные руки и спина тоже оттуда остались, зато моя семья выжила. (Таш Грановски)
Работа сиделкой у одной бабушки. Она отлично помнила цены на гречку и носки полувековой давности. Но отражение своей квартиры в стеклах окна или буфета воспринимала как соседние квартиры. Поэтому регулярно посылала меня то в буфет к соседям, то за окно на третьем этаже, чтобы забрать оттуда свои стулья. Еще она периодически обвиняла меня в том, что я украла у нее баночку творога или тряпку для мытья пола. (Ирина Лащивер)
Работа в копировальном центре. Нашла ее через биржу труда. Сама работа была норм, но контору крышевали бандидосы, которые регулярно наведывались в центр, где работали молодые девчонки. И каждый раз это был риск: будешь ли ты ночевать дома или еще где-то… частенько прятались от них на складе… Уйти было некуда, городок держался на туризме, а какой туризм в 90-е… (Yana Prokofieva)
У меня с детства ОКР. Это довольно мучительно, и для меня, и для близких. В 21 год я не могла с этим смириться и пошла «преодолевать себя», устроившись уборщицей. Среди всего персонала только у меня была русская фамилия. Огромный цех по переработке древесины на Новослободской. Это были огромные залы, в которых дерево проходило первичную обработку. Стружка, пыль и пористый бетонный пол, на который уходило по несколько ведер воды. Все бы ничего, да и к физической нагрузке я могла бы привыкнуть… но особый ужас вызывали мужские рабочие туалеты (женщины там не работали), в которых десятилетия не мыли стены и кабинки. Это были коричневые от застарелых плевков стены (мой ужас!) и зеркала… А когда я входила в темный туалет и включала свет — пол оживал и разбегался сотнями тараканов. Чтобы изолировать себя от этого ужаса, я накручивала на свои ноги, бедра и талию полиэтиленовую пленку, а потом надевала одежду. Было очень жарко и невыносимо. Зеркала и стены я отмыла. А потом меня уволили. Это был интересный опыт. Я написала повесть. Однако сны об этом жутком туалете еще долго преследовали меня, как и запах ветошей, которыми я терла стены. (Maria Vihrova)
На лесоповале, на покосе, в кедровнике… Тяжела деревенская жизнь. (Александр Егоров)
Однажды, оставшись без работы с девятилетним сыном на руках, без алиментов, в статусе «одинокая мать без средств», поняла, что надо как-то выживать, когда дизайнером не берут даже в паршивую газетенку объявления верстать. Стала делать сувениры — «волшебных рыбок Балтийского моря» из муки и соли. Потом раскрашивала их и продавала в субботу-воскресенье в приморском городке. К рыбкам прилагалась инструкция «Как правильно загадывать желание». Ездили торговать вместе с сыном. На сколько продали, на столько и держались пять дней, до следующих выходных. А в промежутке я этих рыбок делала, в день 16 штук получалось сделать, раскрасить и лаком покрыть. Четыре месяца на этом продержались. Иногда последняя сотня была на билеты только доехать до места продажи. Самая жесть началась, когда температура опустилась до +7, реально за пять часов торговли промерзали до костей. Зато сыну нравилось. (Ольга Дмитриева)
Видимо, не было тяжелой работы. Была работа дрелевоза, когда отцу платили дрелями и мы закидывали сумку на плечо и шли по гаражам продавать. Чем больше продашь, тем легче идти: 10 кг на плече — это фигня, с утра было 22-24. Только вот без водки не уснуть: сильно болели плечи и спина. Остальное болело несильно. Когда дрелей не было, строили гаражи, и я восстанавливался в институте. Не сказать, что тяжело было. Обычно. Была работа, когда меня вывозили в Подмосковье, поговорить. А генеральный, который должен был общаться, просто зассал и не поехал. Да не, не было тяжелой работы. (Тимур Деветьяров)
У меня не было собственно тяжелых работ, но были сильно неприятные. Самой, пожалуй, неприятной была работа переводчиком-референтом в Госкино в дикие позднеперестроечные годы с начальником с карнавальной фамилией Агафонов. Каждый день он запирал дверь и предлагал заняться чем-нибудь поинтереснее, например, сделать ему массаж. Я посылала его, он всячески меня третировал, но уволить не мог, потому что я переводила тогдашнему председателю Госкино Уралову, оказавшемуся на удивление приличным человеком. Так мы коротали дни в течение нескольких месяцев, пока я не добилась перевода в какую-то ничем не запомнившуюся киноконтору в Никольском проезде, а Агафонова, кажется, не без моей помощи, уволили — не за харассмент, разумеется: он занимался всяким личным бизнесом в его детской, докапиталистической стадии, используя ресурсы нашей конторы. Мне было 22 года. (Julia Trubikhina)
В начале двухтысячных, когда еще были живы пейджеры, я две недели работал в колл-центре. Умел я тогда не очень много, а работать было как-то надо.
Поступали звонки, нужно было набирать сообщения. Звучит легко. С тех пор у меня аллергия на жесткий распорядок рабочего дня и идиосинкразия на голосовые сообщения. Двенадцатичасовая смена, огромный зал, постоянная гарнитура на голове. Два перерыва в день по десять минут и четыре по пять. Конские штрафы за опоздание на минуту, с перерыва или в начале дня. Звонки шли непрерывно. (Станислав Барышников)
Работала сиделкой в пансионате для престарелых с ментальными проблемами. Научилась «выключать» обоняние. Видела, как те, кто еще что-то соображает, обижали безобидных и беспомощных, окончательно впавших в детство. Это сильно пошатнуло мою веру в разум. (Людмила Казарян)
Разгружать кирпич ночью на сорокаградусном морозе без рукавиц и копать траншеи в мерзлоте. (Вячеслав Черний)
Работала в газете «Советская культура» в начале 90-х. Раз в две недели надо было публиковать целую полосу из писем трудящихся об искусстве и культуре. Трудящиеся, если и писали письма в редакцию, то с вопросами: «Когда в продаже будет сахар, мука, колготки, сигареты?» Соответственно, письма приходилось сочинять самим, да еще соблюдая гендерно-этнически-профессионально-региональную diversity, которую требовало начальство (потому что письма про искусство если кто и писал, то исключительно немолодые московские еврейские дамы). Надо было сочинять что-то типа: «Я рабочий Пров Карпухин из Шуи. Расскажите о том, как Шишкин пришел к идее создания картины «Рожь». Очень утомительная и бессмысленная работа, так что я при малейшей возможности оттуда сбежала. (Шерга Екатерина)
Московский зоопарк, детский отдел. Зверье все дикое, ты изо дня в день ему еду носишь, а оно тебя даже по запаху не помнит. Денег за одну ставку, работа на трех. Остальные твои заработанные заведующая распределяла, как считала нужным. Я в нужное не попадала, но я и не за деньгами туда пошла. Три месяца полного отсутствия жизни. Приходила домой, падала в подушку, моргала — утро. Птицы на песке жили, половина бачка говно, половина песок. Подними это все на высоту роста, чтобы в контейнер опрокинуть. Повседневность: запереть коллегу в клетке с вырвавшимся медведем и бежать за подмогой. Если этого не сделать, медведь доберется до посетителей. Приставания барана, точнее, ухаживания. Он вырос с людьми и не понимал разницы между человеком и овцой. Спала в шине от камаза в сарае, потому что иначе не хватало сил. С коровой дралась, потому что это был единственный способ взаимодействия с ней, обычно общаться она не умела. Умерщвление кур и цыплят для террариума. И люди. Работают там совершенно особенные люди, больше мне такие не попадались, хотя много приходилось общаться. (Нина Толканова)
В крупной декораторской мастерской, где на совершенно рабских условиях работали киргизы и несколько восторженных девочек, которые мечтали «делать красоту». На деле же стучали зубами в грязном холодном складском помещении, по локоть в клее ПВА и по уши в блестках. На нас вечно орали и подгоняли, платили копейки. Никогда не забуду выездной монтаж свадьбы, который длился больше полутора суток без перерыва. И этот невероятный контраст хрусталя, свечей и нежных цветов с черными от усталости, грязными голодными людьми, которые всю эту красоту создавали. Уже утром перед самой свадьбой меня послали посыпать орхидеями стол молодых. Все готово, все сверкает и благоухает. Зал, залитый солнечным светом. И я, чумазая, уже полумертвая, грязными руками достаю из пакетика головки орхидей и швыряю их с ненавистью как попало. Для меня теперь это идеальная метафора того, что стоит за роскошью. (Аля Петрова)
Работа на телевидении в конце 1990-х. Все начальство — жулики и Наполеоны. Все всё скрывают. Деньги пилят все, кто может. Все нервные. Все пьют. Постоянная работа с электронными приборами в магнитном поле. Развилась бессонница. В нашей первой комнате совсем не было окон, а из вентиляции шел газ от прогревающихся внизу машин. Ощущение ада кромешного. После этого всякая другая работа казалась абсолютно прекрасной. (Федор Сваровский)
Я человек, который не менял основное место работы никогда, но параллельно по-всякому подрабатывал. И чисто физически очень тяжело было работать стендисткой-переводчицей на международных авиасалонах. Чужой часовой пояс (и если Азия, то разница в шесть часов убивает, в семь вечера рубит спать, а в нужное время не уснуть), подъем в 6.30, сон в 12, весь день на ногах, на разных языках, общение не переставая, а иногда — переговоры на высоком уровне. И вот в один вечер в Чжухае я в гостинице поговорила с коллегой по телефону, не приходя в сознание, потому что уснула, сев на кровать, прямо в форме и обуви, и на звонок ответила рука и неустановленная часть мозга, которая не спала. Договорились встретиться в лобби, как потом выяснилось. В итоге ребята ждали меня полчаса и потом все-таки разбудили новым звонком. И я до сих пор не верю, что мне до этого кто-то звонил. (Светлана Бодрунова)
Холодный обзвон контор с целью продажи рекламных площадей в газете за процент от сделки. Ничего не продал. (Arnold Giskin)
У меня было две тяжелых работы. Первая. Глухая провинция, мне 16 лет, полон сил и гормонов. Грузчик на овощебазе. Приезжают два 40-тонных длинномера из Узбекистана, набитые овощами и фруктами. Все спелое и лопающееся от сока. Водители и баи уходят отсыпаться, мы ВПЯТЕРОМ разгружаем. Около суток пластались там. Мне досталось немного фруктов: арбуз, дыня, 10-килограммовый мешок яблок и ящик винограда. Вторая работа. Москва, наши дни. Я устраиваюсь маркетологом в начинающий «продюсерский центр». По ходу пьесы выясняется, что человек, ведущий мероприятий, заработал денег, снял помещение и решил поиграть в продюсера. Сначала было нормально, все свои, семейная атмосфера и всеобщее братание. Вскоре выяснилось, что Главный Продюсер о продюсировании имеет очень поверхностное, и, скажем так, своеобразное представление. Я же в свою очередь пытался настраивать какие-то процессы, делал сайт и многое другое в условиях совершенного управленческого хаоса. Что там говорить, если спустя год работы мы не понимали, какой продукт (или услугу) мы делаем и кому ее продаем. Напряжение нарастало. Изредка по офису летали стулья. Я же наивно полагал, что надо просто работать больше и лучше. Начал курс коучинга у крутого коуча: мы разбирали процессы, задачи, я выполнял все предписания. В какой-то момент я понял, что дело не в этом. Мой умный коуч тоже все понял, захлопнул дорогой макбук и сказал: чувак, я тебя полгода уже слушаю, и вот тебе мой сказ. Этот чувак неадекват. Беги от него куда глаза глядят, и никогда с такими не работай. Так я и поступил. Продюсерский Центр загнулся в течение трех месяцев. Чувака видел на каких-то инфобизнес-конференциях, потом он и вовсе пропал с радаров. Такие дела. (Никита Смирнов)
Я работал на Минском автомобильном заводе в третью смену, это год 1979, кажется. Сейчас будет много специальных терминов. С пола на длинный деревянный стол, обитый жестью, поднимается ступица заднего автомобильного колеса, килограмм в двадцать, в ней просверливаются шесть отверстий под резьбу 22, вручную двигается на следующую операцию, где нарезается резьба, дальше вручную она устанавливается на пресс для запрессовки специальных колец, потом на нее устанавливается тормозной барабан весом килограмм тридцать из чугуна и при помощи пневмогайковерта это все вместе свинчивается болтами на 22. Гайковерт весит килограммов десять и дергается как бешенный мустанг. Потом тельфером свинченное поднимается на вертикально расточной станок и растачивается. Пока резец снимает стружку, поднимаешь с пола новую ступицу и ставишь ее на деревянный обитый жестью стол. Восемь часов с перерывом в сорок пять минут. Все время тогда есть хотелось. По три раза в день обедал. Возвращаясь с третьей смены, спал в автобусе. Водители меня знали и будили, когда уже все пассажиры выходили, жил возле конечной. Один раз растолкали какие-то хулиганы. Что-то от меня требовали, дышали перегаром в лицо. Я вообще-то небольшой, метр шестьдесят, и весил тогда килограмм шестьдесят. Встал, вырвал автобусный поручень и согнул его в дугу. Их ветром сдуло. Выдержал полгода (Евгений Липкович)
В 90-е годы стоял за спиной у мамы и на скорость листал словари и читал списки синонимов. Ассистент переводчика в эпоху до интернета и автоматических инструментов. Но пример это плохой, потому что мне это было в охотку, тяжело было маме. Она работала по принципу «мы берем любой заказ и делаем быстро». Однажды переводили с немецкого, который она не знает. Пользовались немецко-польским и польско-английским словарем, других за вечер не нашли. За перевод брошюрки про пауков клиент предложил взять из его коллекции любого паука, а денег, извините, нет.
Постоянные клиенты — баптитская миссия — попросили быстро, сегодня суббота, а надо к воскресенью, перевести патриотические американские песни, которые они хотят распевать со своими новыми русскими друзьями в церкви. Очень обижались, что не соблюдены в точности рифма и размер, неудобно петь на ту же мелодию. (Oleg Roderick)
Были физически сложные работы, были дурацкие. Но самая тяжелая была «офис-менеджер». Я должна была быть абсолютной противоположностью себе: каждое письмо нужно было копировать и записывать во входящих или исходящих, нужно было вести учет звонков и посетителей, а также всякой ерунды для офиса типа ручек. Я поняла, что не могу это делать физически: я, решавшая олимпиады по математике, реально не могла вести учет сахара. Мой мозг отказывался воспринимать эти данные как значимые и начисто стирал. Я мучилась несколько месяцев, а потом уволилась, и даже директор сказал, чтобы было видно, что я страдаю. (Адриана Лито)
Электромехаником по лифтам в начале 90-х в СПб. Приходилось ходить по чердакам и мыть шахты керосином. На чердаках надо было бояться наркоманов, а голубей можно было не бояться. Зато можно было обойти чуть не весь квартал по крышам. Пыль в шахте заменяла лак жесткой фиксации. Мужики из бригады беспрерывно бухали в мастерской, поэтому учить домашку приходилось в машинном помещении под шум двигателя. До сих пор с благодарностью вспоминаю школьника с Нарвского,13, который принес молоко и рогалик, когда я у них шахту чистила. (Катерина Островская)
Студенткой раздавала листовки, и вот однажды предложили это делать, стоя на перекрестке, для водителей, ждущих зеленый свет светофора. При этом я должна была быть крайне прилично одета — закрытые туфли на каблуке, узкая юбка карандаш, белая блуза. Эти три часа на жаре, когда я дышала угарными газами под палящим августовским солнцем, показались мне адом. А за работу мне так и не заплатили, так как сказали, что проверяющий меня не увидел. (Алена Костенко)
На первом курсе ариэльского колледжа я четыре дня работала на заводе, который делал какие-то пластиковые детальки. У меня чуть крыша не съехала от этой монотонности. Лучше пахать сутками напролет где угодно, занимаясь чем угодно, только не смотреть на эти машины с детальками! (Ira Márgoolis)
В переплетном цехе. Это когда в восемь часов мастер нажимает на кнопку, включается конвейер, и ты как попка бегаешь с тяжелыми пачками печатных листов всю смену. Пока не прогудит сирена и конвейер не остановится. Боже спаси и сохрани от такой работы. При том, что тиражи книг тогда были по 100 и больше тысяч. (Ирина Лагунова)
В студенческие годы, как только папенька от щедрот отдал свой старый комп и принтер, стала подрабатывать набором текстов — курсовые, дипломы и т.д. Как-то денег не было совсем, и вдруг сверкнуло два диплома из консы и диплом биофака. Прокофьев, Рахманинов и тутовые шелкопряды. Мой тогдашний партнер по этой «работе» (набирали по очереди, параллельно редактируя) схватил не глядя и пообещал набор за четыре дня. А там каждый текст — по сорок страниц мелким убористым почерком. Плюс ноты (кроме биофака). В конце третьих суток в какой-то момент, читая текст, хлопнулась в обморок. Но мы все успели в обещанные сроки. Купили на радостях кучу еды и спали потом два дня. (Анастасия Бондаренко)
Бухгалтером у психопата. Официально это было представительство иностранной компании со своим производством. Шеф был бандит и классический психопат. Особенно не любил мух. Если в офис залетала муха, заставлял всех сотрудников бегать ее ловить, сам при этом орал: уроды, это она на вас как на говно прилетела. Так как я мух ловить отказывалась и вообще с психопатами как-то не очень, довольно скоро уволилась.Начала свой маленький бизнес после этого. Решила: больше никаких начальников. (Татьяна Симонова)
Я работала в Ощадбанке (Сбербанке) Украины с 2000 года и удачно попала на выплаты «компенсации» по вкладам СССР, когда после пересчета люди получали какие-то гривневые копейки вместо сотен советских рублей. Столько проклятий я не слышала больше никогда в жизни. Особенно удивляли фразы типа «Нажрала рожу на моих деньгах, сучка!» в адрес восемнадцатилетней пятидесятикилограммовой меня. (Тамара Пикушева)
Две недели в 1995, уличный продуктовый ларек. Из продуктов запомнился только майонез — в банках он бился, в пакетах лопался. Было лето, довольно жаркое, условий хранения никаких. Зарплата зависела от выручки. Поумирав от стыда эти две недели, уволился. Точнее, просто не пришел. А вообще было много непростых занятных работ — и крупные суммы в баксах я возил в начале 90-х, и квартиры ломал «под ремонт», и переносные книжные точки (рюкзак тяжелее меня плюс две сумки) переставлял. А в другую сторону самая тяжелая — это 10-14 клиентов на массаж в день. (Кирилл Кулаков)
Самым тяжелым было считать количество чеков в кафе. Я была студенткой, и пришла подработка: в субботу — в одном кафе сети, в воскресенье — в другом нужно было сидеть, медленно жевать заказ и ставить палочку за каждого человека, подходящего к кассе. Нет ничего сложнее, чем нихера не делать два дня! (Евгения Савельева)
В 17 лет на обувной фабрике хотела денег на каникулы подзаработать. Меня усадили на конвейер с ботинками, вытирать тряпкой свежий клей с подметок. Через три часа, шатаясь, я подошла к крану, попить водицы, но меня вырвало. Молча ушла из цеха, мысленно клянясь себе, что никогда в жизни я не буду заниматься ничем подобным. От ужаса пошла учится в программисты (успешно). (Irina Terentieva)
В 1977 году подрабатывал на школьных каникулах. Устроился на завод, производивший магнитофоны. Там было производство записывающих головок: помещение в 40 квадратных метров, где работали восемь таких же, как я, школьников. У входа стоял виброшлифовальный стенд, по углам — два фрезерных станка с траковой подачей, два сверлильных и один плоскошлифовальный. Посредине стоял крытый текстолитом стол сборки пакетов для химравления. Утро начиналось с того, что глухонемой подсобный рабочий разбивал молотком абразивные круги, загружал осколки в виброшлифовальную машину и включал на час. Машина была как два больших, метровых стальных таза на мощном пружинном основании. Мотор через систему эксцентриков тряс тазы, и за час эта мельница разбивала наждак в мелкую абразивную пыль. Через час он останавливал вибростенд, открывал верхнюю крышку и высыпал в «пудру» ведрами несколько сотен сендастовых отривок — корпусов будущих головок. И опять включал вибрацию. По внутреннему периметру был приварен спиральный желоб. Пыль шлифовала заготовки, а вибрация постепенно поднимала ошлифованные заготовки вверх и выплевывала в поставленную алюминиевую тарелку. Как только она наполнялась, первый подхватывал ее и вставлял по одной в ленту подачи фрезерного станка. Лента напоминала танковую гусеницу, и каждый сегмент этого браслета охватывал плотно заготовку и тащил к первым параллельным фрезам, делавшим вдоль корпуса две канавки, куда на сборке выставляли магнитные сердечники. Фреза сбрасывала надрезанные корпуса в следующую миску. Ее подхватывал следующий станочник и вставлял в ленту другого станка, делавшего срез уже не вдоль, а поперек, чтобы потом можно было разломить корпус и сложить его как ракушку. Дальше надрезанные корпуса шли в сверлильный станок, где следующий работник через направляющий кондуктор высверливал два тончайших отверстия под винты крепления и снимал с них фаски. На следующем станке в отверстиях нарезали резьбу, дальше — каждый корпус прикладывали к шлифовке, похожей на круг патефона, на который каждые полчаса надо было устанавливать кусок шлифовальной шкурки. Чтобы шкурка устанавливалась, ее надо было отодрать от большого рулона и обстукать отшлифованным куском стали, чтобы жесткая бумага лопнула по кругу. Финалом была операция по избавлению от заусенцев. Два-три человека сидели за центральным столом, проводили по каждой грани заготовки старыми медицинскими скальпелями и укладывали их рядами в кассеты, чтобы потом опустить в кислоту для химической полировки. Старшей была «мастерица» — рано постаревшая и уходившая бухать вглубь цеха, как только убеждалась, что первые корпуса попали в кассеты для травления. Как я понял из разговоров, производство считалось охрененно вредным, из-за грохота, абразивной пыли и кислоты. Но если бы туда пустили взрослых, то пришлось бы оформлять «вредность», сокращенный рабочий день, спецпитание. А школьники работали по половине рабочего дня и особо не разбирались в том, что нет защиты от шума, бесплатного обеда в столовой, респираторов и пенсии. (Александр Ивлев)
Начальник, человек с довольно хорошей репутацией, оказался к тому же человеком с какой-то неумеренной глупой фантазией. Все, что мы делали, ему не нравилось, поэтому за полтора месяца у меня сменилось четыре коллеги. Через какое-то время я поняла, что все, что он мне диктует, делать необязательно, и перестала сходить с ума. По сути было так: с утра он мог надиктовать огромный список задач, я в ужасе хваталась за голову, начинала делать. Но когда я ему приносила даже первые уже результаты, оказывалось, что он либо забыл, зачем это надо, либо это не надо уже вообще. Через полтора месяца я почти привыкла, но к этому времени проект закончился. Первое время работы с этим человеком я приходила домой, ложилась в позу эмбриона и больше ничего делать не могла. (Софья Лебедева)
Самая тяжелая работа в моей жизни была волонтерской, в десятом классе. Раз в две недели я участвовала в «днях усыновления собак». Это такое мероприятие, когда из приюта в парк привозили 15 собак, и волонтеры уговаривали прохожих забрать их к себе. После трех таких раз я со слезами попросила классную руководительницу перевести меня на любое другое волонтерство, потому что сердце разрывалось каждый раз, когда мы отправляли 15 собак обратно в клетки. (Vera Margulis)
В коммерческой палатке в конце 90-х, с бытовой химией. Товар жутко вонял, особенно всякая хлорка и крот. Летом палатка превращается в духовку от жары, зимой промерзала даже при включенном обогревателе. (Екатерина Великопольская)
Самая тяжелая работа в моей жизни случилась пару лет назад. Проработав полжизни на фрилансе, я решила, что мне надо на время устроиться в офис, чтобы накопить денег. Выбрала стартап, потому что в отличие от классических компаний с белыми воротничками там было интересно. Разумеется, я не представляла себе, во что это выльется. Работала я переводчиком и личным ассистентом руководителя. Мой рабочий день никогда не заканчивался вовремя и часто перетекал в вечер в ресторане, за которым коллеги, не владеющие языками друг друга, обсуждали дела и травили байки, а я переводила. Раз в две недели были командировки на производство в другой город, в этом случае мой рабочий день начинался в пять утра и заканчивался в десять вечера. За два года я практически перестала ходить на какие бы то ни было мероприятия, а мой круг общения вне работы ограничился самыми близкими друзьями. В моем рационе преобладал кофе, мне часто было некогда пообедать, а такси начальству я регулярно вызывала из туалета. Но самым сложным было не это, а жуткое ощущение, что моя жизнь мне больше не принадлежит. Через два года стартап развалился со скандалом, и следующие пару месяцев у меня разрывался телефон от звонков кредиторов, партнеров, поставщиков и дочерних предприятий из других стран. Я вставала в пять утра, делала необходимую работу до восьми, потом отвечала на звонки и пыталась работать дальше. В 21 вырубалась, а потом этот день сурка начинался по новой. Я была на пятом месяце беременности, и мне кажется, что только этот биологический механизм, который вгонял меня в восьмичасовой сон по расписанию, не дал мне слететь с катушек. (Анна Ростокина)
Это был перевод компьютерной игры «I Spy». В игре требовалось находить предметы, и она была полностью в стихах — соответственно, нужно было упихать в четыре строчки и пристойно зарифмовать все, что вздумалось разработчикам (они-то сначала писали стихи, а потом уж рисовали предметы). Ну там, «я ищу зонтик, синий камушек, панамку в горошек, дым из выхлопной трубы трактора, маленького мальчика с мороженым, дикобраза, йо-йо и велосипедное колесо». И таких четверостиший — штук двести. На втором месте по сложности после этого — перевод эссеистики Уоллеса Стивенса. (Лев Оборин)
По программе work and travel я студенткой поехала в Штаты и проработала три летних месяца на берегу Океана. Первая работа была в развлекательном парке, где я стояла и дежурно говорила no sandels, проверяла билетики и общалась со всеми подряд из Союза. Но самое удачное было, что в перерывах мы могли сколько угодно кататься на американских горках. И вот же жадность фраера сгубила, как-то за день я прокатилась семь раз и вечером поняла, что моему сердцу это не понравилось, причем настолько, что я начала прощаться с миром и окружавшими меня латышками. На следующий день я, от греха подальше, устроилась в ресторан, но там можно было есть сколько угодно креветок и крабов… Вообще хорошо, что мне было только 20, а то так бы до барменши дошла и не факт, что вернулась бы на родину. На самом деле я работала примерно по 12-16 часов в день и почти без выходных, и так там делали почти все, но нам было невероятно весело, наверное, так как длилось это веселье всего три месяца. Но с тех пор работать я не очень люблю. (Наталья Фимина)
Самая первая моя работа в студенческое время на 7-ом километре в Одессе в начале нулевых. Мы с 11 ночи и до 10 утра продавали готовую еду покупателям и продавцам. Оказалось, мы там должны были ишачить, — дав приехать домой и поспать пару часиков, нас гнали на кухню, чтобы толстой поварихе все это наготовить на следующую ночь. Нам было по 18 лет… и хозяева этого притона хотели еще наши паспорта забрать… я сбежала. Бог уберег! (Виктория Витковская)
Лет в 13-14 разносила рекламные объявления какого-то гигантского магазина шуб с Октябрьской по ящикам в подъездах у Матросской Тишины в Сокольниках. Страшнее было только возвращаться ночью с работы в Люберцы. И выкинуть их было нельзя, штрафовали за такое. Кто-то такой же несчастный ходил потом за мной по этим мрачным местам и проверял. Еще тяжелая работа была в подмосковном ЛТО (лагерь труда и отдыха). Мы, подростки, три недели горбатились на полях по полдня. Собирали клубнику под палящим солнцем, малину, сплошь заросшую крапивой, и пропалывали пшеничные поля вручную в шортах. Это было хуже всего, ноги и руки были потом все в порезах от стеблей. У нас были соревнования отрядов, кто больше соберет, тот и выиграл. Кроме нас, школьников, туда еще птушников сгоняли и солдат-срочников. Пыхтели, пыхтели, думали, денег заработаем, а нам в конце смены выдали по коробке фломастеров и сладости. Проще всего, кстати, было смородину собирать. Сел у куста — ведро. (Anna Lukyanova-Kustanovich)
Секретарь деканата филфака во время летней сессии и защит. Это была производственная практика от школы, мне было пятнадцать. Бесконечный поток народа, истерики, обмороки, скандалы, и печать на раздолбанной машинке вкладышей в дипломы на два отделения, до синяков под ногтями — в тридцатипятиградусную саратовскую июньскую жару без кондиционера. Так, наверное, выглядит работа на ресепшене в аду. С тех пор я не боюсь никакой работы с людьми. (Екатерина Ракитина)
В 14 лет попросила маму устроить меня на работу на лето — при студенческих общагах был профилакторий, а при нем гостиница для иностранцев — в основном барыги. Мыли номера и это ппц, я поняла, что не смогу убирать за чужими людьми. Заработала целых 800 рублей и тут же у барыг купила две здоровенные бутылки корейского шампуня. Мама была в шоке. А на следующий день на барахолке я продала 1 бутылку шампуня за те же 800 руб. Мама была в еще большем шоке, она преподавала высшую математику в вузе. Это был 1990 год. (Larisa Smirnova)
У меня самая тяжелая работа сейчас. Это личная психотерапия. Не бросаю только потому что вижу, что это работает. Но это очень тяжело. Да еще деньги не то что не платят, а наоборот. Я сама еще и плачу за это. (Elena Shatravka)
Лето после первого курса на хлебозаводе. Ночные смены, работа у печи, тесто, хлеб, ломающееся оборудование. Сложный, но интересный опыт, очень хорошо мотивирует учиться, получать образование и больше на производство не попадать. Еще чтобы накопить на репетитора для поступления в вуз, я устроилась шабашить в похоронную контору, гравировать памятники. Руки болели, но деньги для школьницы на тот момент были шальные. (Дарья Карпова)
Клеить марки на конверты для международного архитектурного конкурса, на адрес 20 000 архитекторов в одном лишь парижском регионе. С тех пор иллюзий по поводу профессии архитектора не имею. (Ania Martchenko)
Машинистка в районном РОВД. И сержанты — стоит только напечатать их рапорт, как они, черти, все поисправляют. (Ольга Алексеева)
МНС в центре селекции и генетики растений. В здании, построенном не по сибирскому проекту, было дико холодно — работали в шапках и куртках, вода была только холодная, и с ней постоянно взаимодействовали при выполнении анализов — руки ломило, ногти слоились. Работали со щелочами и кислотами без нужной защиты. А самое страшное дело было — чистить швейной иголочкой зерна пшеницы от оболочки. (Ольга Харитонова)
Няней у семилетнего американского мальчика. Продержалась три недели. После этого официанткой-горничной по 18 часов в сутки казалось семечками. (Ника Терентьева)
По специальности — стоматологом в двух клиниках: с 8 до 14 часов в одной, с 14 до 20 в другой. Каждую субботу дежурство с 9 до 18. Три воскресных дежурства с 9 до 15. Итого один выходной в месяц. А еще халат надо было стирать и гладить. И жила в коммуналке с соседями-пьяницами без горячей воды. (Julia Khmelevskaya)