Кто-то в первый же день умудрился спасти жизнь командиру, а кто-то проснулся на койке в двух гипсах и повязке на глазу. Кого-то криво и больно брили собачьей машинкой, а кто-то до вечера копал траншею. Мы попросили наших читателей рассказать о своем первом дне в армии. Огромное спасибо всем, кто поделился с нами своими историями.
Я вообще перепуганная была после израильской религиозной общаги. Все, кто меня видел, говорили: «Не бойся». Потом ко мне пристали марокканские гопницы, которые тоже призывались, и спросили, зачем я сюда приехала. Я им ответила: «Потому что здесь Святая земля». Им это так понравилось, что они сказали, что я принята, и весь курс молодого бойца со мной дружили. Потом нас фоткали, я улыбнулась, и те, кто фоткали, сказали: «Опа, контракт подпишешь». Типа такая примета есть: улыбается на удостоверении — контракт. Так оно и было, прослужила три года, полк Каракаль. (Анастасия Толкачёва)
Я училась на военной кафедре, и это, конечно, не армия, но в первый день мы с девочками, стоя в конце строя в форме, которая была нам велика на три размера, знатно хихикали над криками подполковника про небритость личного состава и карманный бильярд. Да и в последующие пару лет мы тоже много хихикали над абсурдностью происходящего, хотя, конечно, курс военного перевода оказался потом вовсе не бесполезным. (Catherine Tortunova)
Первое, что я увидел в зенитно-ракетной части, это плакат «Наша цель — коммунизм» и бредущую мимо штаба овцу с пятилитровой жестянкой из-под томатной пасты на голове. (Константин Арефьев)
Привезли, переодели, накормили картошкой с чаем и хлебом. Разворовали рюкзаки. Все интересное началось дня три спустя. (Vladimir Mikhaylov)
В первый день в армии было холодно, множество формальных действий — оприходование тел, выдача бирок. Спокойно и даже не страшно, а такое давящее предчувствие. После этого стал доверять своему первому впечатлению. (Anton Karpov)
17 июня 1985 года. Советская армия. Нас привезли на пересылку на Угрешке (москвичи поймут). Все были еще в штатском (в рванине, потому что хорошее воровали), большинство — со страшного похмелья, ребята то и дело бегали блевать в туалет. А еще нас всех криво и больно брили собачьей машинкой — одной на десять человек. «Домашними пирожками с*ёте еще!» — с нехорошей усмешкой подвел итоги дня приставленный к нам «дед» Жорик. Короче говоря, это был один из самых тоскливых дней в моей жизни. (Олег Лекманов)
Первой у меня в армии получилась ночь, а не день. Нас привезли заледеневших, так как везли в открытом кузове по дождю со снегом в Хабаровском крае. В Киеве май теплый, я был в пиджаке. До утра мы сидели в клубе, дрожали. Пытались спать на сцене, кто-то завернулся в занавес и оборвал его. Тогда же я закурил: от сигарет казалось теплее. (Пётр Вакс)
У меня вся армия в СССР уместилась в четыре недели Тоцких летних лагерей после пятого курса мединститута. В первый день старшина, прохаживаясь перед строем, объяснил нам, что мы говно и он нас научит родину любить. Следующее, что нам нужно было сделать — это продемонстрировать правильно завернутые в портянки стопы. Увидев, что у меня на ногах носки, он начал повышать голос и грозить всевозможными наказаниями. Немного его послушав, я спокойно ему сказал, что когда-нибудь он заболеет и, может быть, я окажусь его врачом. После этого я в духе Терминатора ему сказал, что если он хочет жить, то ему самое время оставить меня в покое. Сержант оказался истеричным субъектом и побежал жаловаться майору из нашего же института. Майор, хотя уже был пьян, пришел для приведения наказания, но когда ему показали на меня, громко сказал старшине: «Иди на хер!» Четыре недели пробежали весело, поскольку уже со следующего дня я после утреннего построения полдня рисовал плакаты и после обеда ходил на соседнюю речку, где организовал первый в тех местах нудистский пляж. (Boris Zhitomirsky)
В первый же день в армии я подрался так, что оказался на койке в двух гипсах и повязке на глазу. Слева от меня лежал парень, который первым начал, и меня утешало это немного. 1984 год, Хабаровский край. Дальше вся армия так и пошла по *** (кривой. — Прим.ред.), но я приехал после этого уже с репутацией. Ее, правда, пришлось поддерживать, но она мне, конечно, на руку сыграла. А кулаков я не боялся — ни своих, ни чужих. И первым ни разу не начал, до сих пор этим горжусь. (КК)
Я попал на тиронут (это курс молодого бойца в Израиле) под Беэр-Шевой и в первый же день умудрился спасти жизнь командиру, когда он подавился чем-то в столовой, а я ему сделал Геймлиха, потому что ближе всех стоял. После этого командир поставил перед собой задачу показать, что ничем меня не выделяет, и моя жизнь превратилась в ад. Уже потом, на «швират дистанс» (это последний день курса, когда командиры с бойцами братаются и дальше все становятся на равных), он дико извинялся. Ну ладно, я все понимал, но можно было так не жестить. (Alik Maiofis)
После недельного путешествия в общем вагоне с двумя пересадками группа «спецнабора» (так именовали бывших первокурсников, призванных в июле 1984 года) прошла через крашеные серебрянкой ворота бригады железнодорожных войск в Абакане. «Вешайтесь, духи», — кричали нам из окон казармы такие же новобранцы, но призванные на две недели раньше. Нас построили на плацу. Подошел сержант, пилотка которого держалась на затылке и смотрела практически в зенит. «Азизов! Одень молодых!» — скомандовал капитан. «Не хочу, товарищ капитан», — ответил Азизов. «Как это не хочу? Я тебе приказываю!» — «Да пошёл ты нах..!» Так в один миг обрушилась благостная картина из телепередач «Служу Советскому Союзу». В общем-то, это даже не про первый день, а про первый час в армии. (Александр Артамонов)
Получил ботинки на размер меньше, чем нужно, маялся в них пару недель, пока не поменяли. Вообще, призываться в армию в 24, когда жена дома ждет — это то еще приключение. (Гюнтер Даймон)
СССР, 1987. Мы приехали в часть вечером. Нас завели в большой спортивный зал, на стене которого был написан лозунг: «Солдат, помни, США и страны НАТО готовятся напасть на твою Родину!» Нас заставили раздеться догола, упаковать одежду в заранее приготовленные для нас ящики для посылок. Было полное ощущение, что сейчас нам дадут по куску мыла и отправят в газовую камеру. (Дмитрий Финоженок)
28 июня 1987 года. Нас привезли на пересылку в Таллин (я призывался из Тарту). Все были еще в штатском («в рванине, потому что хорошее воровали»), большинство — после бессонной ночи. Потом посадили в поезд, и мы поехали в Москву. В часть привезли под вечер, где долго и нудно выдавали х/б и «криво и больно брили собачьей машинкой — одной на десять человек», а то и больше. «Дожирайте, что осталось, завтра садитесь на армейскую пайку и п…дец всему!» — «с нехорошей усмешкой подвел итоги дня приставленный к нам «дед» по прозвищу Паровоз. «Короче говоря, это был один из самых тоскливых дней в моей жизни». Примечание: В кавычках — цитаты из текста Олега Лекманова, который выше. В принципе первый день в армии у всех одинаков, что хорошо выражает последняя фраза, позаимствованная мною целиком и без изменений. (Дмитрий Калугин)
Я была резервистом (атудаит) изначально, потому что только приехала в страну и получила разрешение сначала поучиться, а потом уже в армию. Но в 18 лет поехала в Беэр-Шеву получать профиль. Они пытались снять с меня сережки (в ушах и брови), я же пыталась сказать, что ближайшие три года не имею к армии никакого отношения, в конечном итоге залепили мне уши и бровь пластырем и так сфотографировали на документы. Потом они нашли у меня какие-то шумы в сердце, и пять человек слушали меня, пока я стеснялась цвета своего лифчика. Через пару лет я была признана как непризывная по состоянию здоровья, но в армии кто-то не отправил кому-то нужную бумажку, и года через два с половиной после этого меня арестовали, потому что я, оказывается, все это время была дезертиром. 24 часа, проведенные в армейской тюрьме, теперь моя коронная история! О израильская армия, ты любовь моя на века! (Vika Reznik)
93-й год. Израильская армия. 8 часов подряд драил посуду (частично с загрузкой в промышленную мойку с конвейером, надо признать) на призывном пункте, через два дня учебка началась, около Рамаллы. (Евгений Гендельман)
Ноябрь 1989 года. Нас, еще лохматых, естественно, в рванине и не очень проспавшихся после проводов, построил на плацу какой-то майор. Для демонстрации нам силы военной риторики он произнес прочувствованную речь. Она была эмоционально окрашена и перемежалась заковыристыми идиоматическими оборотами. Такого яростного мата на пустом месте я не слышал никогда в жизни. В тот день мы узнали много нового про себя, своих родственников, нашу прошлую жизнь на гражданке и перспективы нашей дальнейшей службы. Служба не подвела и подтвердила делом многие тезисы, выдвинутые товарищем майором в этот первый день. (Sergey Zavidov)
Ноябрь 1981-го. КДВО, Хабаровский край, поселок Ляличи. Нас, четверых москвичей, на бортовом грузовике доставили в часть под вечер. Высыпали посреди плаца, где уже скопились любопытные «старики». Те спросили: «Откуда?» — и кто-то радостно заорал: «Гандон, тебе земляков привезли!» Гандон, здоровенный рыхлый парень (кликуха, как потом выяснилось, была от должности — запускал геодезические баллоны на учениях), особого интереса к землякам не проявил — спросил, кто откуда, и ушел. Разошлись и другие «деды». Зато интерес тут же возник у «фазанов» (отслужившие год), которые принялись отбирать то немногое гражданское, что еще сохранилось после двух пересылок. «Вам это теперь не понадобится». Я лишился свитера. Еще один парень часов. Подошел офицер, спросил, кто что умеет, и распределил в подразделения. Потом нас завели в казарму, в ленинскую комнату, где замполит прочитал краткую духоподъемную лекцию о чести служить в таком месте и потребовал показать часы. «Если будут отбирать — сразу ко мне! У меня такие штуки не пройдут!» Уже в темноте выдали разноразмерное х/б и портянки с сапогами. Это был, пожалуй, самый ключевой, переломный момент. Стало ясно, что с гражданкой и впрямь на ближайшие два года покончено. (Валико Половинкин)
1987 год, в 20 км от города Тында учебка. В первый день я узнал, как выглядит дурдом и что такое отсутствие свободы. (Вячеслав Черний)
1996, февраль, Армия Обороны Израиля. В первый день по приезде на базу новобранцев из кучи большущих, любовно укомплектованных рюкзаков был украден именно мой (к тому же одолженный), так что пришлось неделю обходиться без вещей вполне нужных, но девчонки в казарме склонны были помочь. В ботинки засыпался тальк, во фляжки для улучшения запаха выдавливалась зубная паста, рабочая форма сидела не плохо, свитер был драный. Принимающие девчонки проверяли на блох с деревянными палочками в руках, вопили не поднимать резко голову после проверки, чтобы, если есть, на них не попало. Ходил слух, что если да — всех стригут наголо, а также, что матрасы вшивые. Слухи не подтвердились. Девчонки в моей группе оказались нормальные, в соседней — страшноватые, про ту группу ходили легенды, похожие на правду. Рюкзак пропал, и ничего армия не возместила, хотя жалоба моя была рассмотрена. Все вместе можно было пропустить без сожаления. (Katya Oicherman)
Я приехал служить на обычном рейсовом автобусе. Человек 15 нас таких набралось в этот день. Суровый прапорщик расспросил про гражданские специальности, водительские права и спортивные достижения и отвел в казарму. Посидели, познакомились. Пришел тот же прапор и повел за обмундированием. Выдал каждому форму — не всем по размеру, сапоги — тоже не всем, и отдельно лично в руки каждому вручал пряжку ремня, приговаривая каждый раз ласково: «Не про*би!» В армии, сказал он, нет слов «потерялось, попало, сломалось, украли» и тому подобной гражданской х**ни. Есть понятие «про*бал». Потом мы переоделись, и нас постригли. Вернулись в казарму и стали снова знакомиться. А потом до вечера копали траншею. Сначала сказали, что для трубы, а потом сказали закопать обратно, потому что труба не здесь. (Ivan S-v)