Кто-то в год с небольшим заговорил сложносочиненными предложениями, а в два уже умел читать. Кто-то из третьего класса сразу перешел в пятый и решал контрольные себе и «тому парню», а кто-то в старших классах стал печатающимся поэтом. Кто-то в 10 лет уже делал инъекции, а в 12 – ставил капельницы. Мы попросили наших читателей рассказать о том, как они были вундеркиндами. Огромное спасибо всем, кто поделился с нами своими историями.
Я был помешан на математике с десяти лет. Я перепрыгнул через три класса школы, потом матшкола, потом с 14 лет университет, а потом грянули 90-е и мои родители остались без работы. И надо было что-то жрать. И я стал делать сайты. И вот мне сорок и я до сих пор программист, а математика мне по сей день снится. (КА)
Фигурное катание, 13 тренировок в неделю с четырех лет, «олимпийский резерв», кандидат в мастера в 13, первый взрослый чемпионат в 14 — и ледяная ненависть ко всему этому с утра до ночи. Но бросить не могла. Это наркотик. Ну и все вокруг тебя без этого себе не представляют даже. Каково это, когда тебе пять, или десять, или двенадцать? (Анна В.)
Я играл на скрипке и очень верил в свою гениальность с пяти лет. Мне бабушка так и говорила: «Ты гений, это обязывает». К чему только меня это не обязывало, от кашу есть до пиликать по 6-8 часов в день. Но зато я был гений. Очень много в этом было и прекрасного, и ужасного, я теперь думаю. (Ordinateur)
Начал читать в три года. В шесть лет меня привели на собеседование в школу. Узнали, что я читаю. Какой хороший мальчик, говорят, какая книжка твоя любимая? «Отверженные», отвечаю, Виктор Гюго. По словам мамы, на меня косо посмотрели. (Ariel Reznik-Martov)
Начала рано читать, читала запоем до близорукости, красиво рисовала (до сих пор мечтаю вернуться к акварели и карандашам, наверное, на пенсии), в школе пятерки по всем предметам. Потом в 6 классе новая экспериментальная школа, по какой-то особенной методике, с делением детей на классы по способностям только по математике и языку: естественно, я попала в те лучшие. Очень любила математику, хоть в начале нужно было догонять с учительницей, потому что в предыдущей школе была другая программа. И дернуло меня после 9 класса пойти на гуманитарные науки! Когда встретила несколько месяцев спустя учительницу математики и сказала ей об этом, она очень расстроилась. А я могла поступить в любой класс в специализированном лицее при университете, эх… Кстати, вступительные тесты в лицей были не только по предмету, но и по общему развитию (логическое мышление и всякие такие штуки с головоломками). Как сегодня помню, тест «штур» на компьютере — и я набрала больше баллов, чем самый продвинутый учитель во всем лицее, приходили на меня смотреть как на чудо какое-то. И вот почти 25 лет спустя я всё еще жалею о математике, наверное, запишусь на какой-нибудь курс и буду «расти над собой» и наслаждаться математикой. Ага, и занимаюсь я наукой, ага… (Katia Novikova)
Я любил учиться, любил читать, решать задачки, рисовать на рисовании, слушать музыку на уроках музыки, трудиться на труде и даже сидеть на скамейке в спортзале на уроках физкультуры. Любил получать пятёрки и чувствовал себя самым умным в трёх параллельных классах. В «А» собрали местное хулиганьё, в «Б» — туповатых середнячков и полных балбесов, и только в моём родном «В» были толковые ребята. По крайней мере, так мне тогда казалось. Корона крепко держалась у меня на голове первые три года — похвальные листы за каждый класс, почётное звание командира звёздочки, а вслед за ним — титул старосты класса. В пионеры — в первых рядах, в музее Ленина. В самом главном музее главного города главной страны на планете!
Из-за своей дурацкой астмы я пропустил всю подготовку к ритуалу, не учил клятву, не пел песни про костры и синие ночи, не знал, что галстук — это четвертушка самого прекрасного на Земле красного флага, и даже повязывать его толком не умел… Принимать непосвящённого в пионерскую организацию никак нельзя, но мальчишка-отличник — птица слишком редкая, сделали исключение. В музейном зале, тёмном и торжественном, мои товарищи хором клялись в чём-то коммунистическом, я лишь открывал рот, потому что слов не знал. Инициация пройдена, старшие повязали нам алые галстуки и прикололи значки с Ильичом чуть выше сердца. Мы стали частью большого и светлого мира взрослых, отныне будем жить ещё честнее, заниматься ещё прилежнее! Мне так хотелось каждый день узнавать что-то новое, участвовать в школьной жизни. Я плакал в коридоре поликлиники, когда добрый доктор Тамара Васильевна не выписывала меня после болезни, оставляла дома ещё на несколько дней. В конце четвёртого класса пятёрки в журнале стали пятёрками в четвертях, те — годовыми оценками. На последней странице дневника снова ни одной четвёрки, и скоро бабушка спрячет в специальную папку в своём секретере очередной похвальный лист. Но… Его не дали. Я так никогда и не узнал, почему. Может быть, хорошие оценки — это вовсе не главное в жизни? А потом на итоговом родительском собрании строгая дама из РОНО объявила об открытии по соседству новой школы, и бóльшая часть моего класса, все друзья-приятели, ушли туда. Меня переводить не стали — в старую школу ходить ближе. Всех оставшихся «В»-шек присоединили к хулиганам из «А», и с первого же сентября в пятом классе моя любовь к школе закончилась навсегда. (Модест Осипов)
На летних каникулах после второго класса мне попался учебник черчения для седьмого класса. И я пропала! Я чертила все, что можно, включая брусочки картошки в изометрической проекции для альбома по труду. За третий класс прошла всю школьную программу по черчению. В результате выбрала специальность инженера-конструктора реакторов АЭС. И всё! Получила диплом и больше никогда ничего не чертила. Только с ужасом вспоминаю по 10-15 ватманских листов чертежей тушью на каждую сессию. (Елена Скокова)
В середине 80-х, в первом классе, был школьный конкурс рисунков мелками на асфальте. Подбил своего друга Андрюху нарисовать вместе что-то «про мир» — там по моей задумке два чела с головами в виде земных шаров играли в футбол, и какую-то херню «про мир» написали. Для меня это была заказуха, я чувствовал, что на это есть запрос у руководства школы, ну и чтоб отстали. Не передать словами, как я, первоклассник, охерел на следующий день, когда было объявлено, что мы выиграли общешкольный конкурс! После этого меня еще года три толкали во все рисовальные конкурсы, хотя я рисовать отродясь не умел. Противно было и тогда, и сейчас. (Денис Смирнов)
Я была мелким самородком в плане грамотности и начитанности. Читать научилась в пять лет, ну и понеслось. Взрослое окружение ахало: «Ходячая энциклопедия», «Гениально, откуда ты это знаешь!» — ответ: «Читала» (не помня, где). В школе педагоги поставили диагноз «врожденная грамотность» (теперь-то мы знаем, что это просто хорошая зрительная память и книги, прошедшие суровую советскую корректуру, которые я глотала как пылесос). Во взрослой жизни после самых разнообразных работ в разные периоды — никакой гениальности. Универ, филфак, лингвистика. Работа сначала корректором (но до 28 лет было другое разное, в 90-е ведь жизнь всех кидала об стенку — проверяла, кто выживет), копирайтером, потом журналистом и переводчиком, редактором, в данный момент — редактор-новостник. Останавливаться не собираюсь, хочу обратно в университет, гложет осознание, что времени много упущено, и чувство, что ничего не успето. (Ellen Avdeyev)
Рисовала, кажется, с колыбели, неутомимо и вдохновенно. Весь детсад был завешен моими творениями: и группа, и коридоры между группами, и даже в предбаннике бассейна что-то висело. Я еще и читала с четырех лет, поэтому садиковское руководство всячески носилось и охало. Помню внутреннее ворчливое недоумение: я же ничем не заслужила, просто нравится читать и рисовать. А потом я пошла в школу. На первом уроке ИЗО нам задали нарисовать радугу. Я радостно выдала одну из своих экспрессий на весь лист, подняла руку и стала ждать привычного восхищения. Однако училка скривилась и пояснила: радугу нужно было закрашивать аккуратно, за карандашный контур не вылазить, а остальной лист оставить белым, чтобы чистенько. «А у тебя тут наляпано». И влепила противный красный трояк прямо на картину. Помню, что сидела совсем ошарашенная и что заболело сердце. После этого — амба, как отрезало. На уроках послушно не вылезала за контур. И страшно злилась на родителей, которые зачем-то уперлись и заставляли рисовать домашку самой, иногда оставляя сидеть в слезах до ночи. За других одноклассников ИЗО делали родители, а мои, видать, пытались вернуть непоправимо потерянное. После этого краски в жизнь вернулись только чтобы рисовать стенгазеты в школе и летних лагерях (посредственно и аккуратно) — и под этим предлогом отлынивать от другой, более напряжной общественной работы. И еще в подростковом возрасте, когда робко увлеклась граффити. Во взрослости творчество вырвалось таки наружу, но проявляется в других жанрах. Краски куплены, лежат. Есть на примете одна веселая, хулиганская студия, там и взрослых тоже учат. Думаю, однажды дойду… (Оля Ко)
Я занималась спортом (мастер спорта, никто не заставлял), и училась в заочной школе при МФТИ (никто не заставлял), выигрывала олимпиады. В школе училась между делом, было скучно. Классная гнобила страшно, у нее была игра — как поставить Куликовой ниже 5, хотя бы за поведение. Когда пролетела в МГУ после школы, классная радовалась: «Ну что, вундеркинд, доигралась?» В положительной коннотации это слово я услышала лет в 25 во Франции, когда мой профессор на мою работу сказал — офигеть, ты вундеркинд. А у меня случился когнитивный диссонанс. (Olga Koulikova)
У меня закидоны были, как у вундеркинда, и синдром Аспергера даже. Но особых способностей, кроме хорошей памяти и умения комплексно оценивать ситуацию, не обнаружилось. (Андрей Пермяков)
Я была вундеркиндом, победительницей олимпиад по биологии, отличницей и ещё училась в музыкальной школе. Но я выбрала семью, и теперь я просто многодетная мама с пятью детьми. (Ира Особская)
Я была не особо вундеркиндом, просто моим интеллигентным родителям, научившим меня читать в пять лет, как раз в тот год, когда мне пора было идти в школу, дали квартиру наконец. В рабочем посёлке, угу. Я помню, как в тоске сидела в первом классе на уроках чтения, где все эти дети зэков и алкоголиков, потея и матерясь, тянули по складам. Основой благосостояния посёлка являлся кирпичный завод, на котором работали в основном зэки из зоны строгого режима, находившейся тут же. В самом посёлке жил немногочисленный вольнонаемный персонал и те, кто, освободившись, решил далеко не уезжать. Для обеспечения их специфических жизненных потребностей впоследствии было построено ЛТП ещё. Меня показывали на родительском собрании как какого-то экзотического зверя — смотрите, КАК может считать ребёнок в первом классе! Некоторые возненавидели меня за это, и, ведомые стереотипами «умный — значит, хилый», решили эту ненависть свою выразить весомо. Но я всегда ловко и с удовольствием дралась, что остудило головы самом буйным и внушило уважение — читала я или нет, я умела разговаривать и на ИХ языке. Потом я начала писать, в обстановке тотальной скуки тетрадки с моими первыми повестями зачитывали до дыр, я стала местным скальдом. В четырнадцать лет выиграла областной литературный конкурс. А был это 1991 год… так что дальше все понятно. (Лисичка Полярная)
До сих пор все вспоминают, как в детском саду дети в игрушки играли, а вот эта сидела и читала. Сама. В три года. Ааа! (Russell D. Jones)
Я научилась говорить очень рано, читала с двух лет, меня показывали всем соседям и мимо проходящим, как дрессированную собачку. Так что у меня есть много свидетелей тому, что родичи не врали по этому поводу. Сидела и читала сама все время, больше ничем не занималась. (Алла Валькова)
Я научилась читать года в четыре, а писать — к пяти годам. В шесть уже бодро писала и считала, и меня отдали в первый класс на год раньше. Это был 1984 год, тогда в школу все шли с семи лет. Помню собеседование у завуча, где мне задавали задачки про птичек на ветке: сколько прилетело, сколько улетело, сколько осталось. Задачки мне показались очень легкими, все повосторгались и записали меня в 1-й класс «А» к заслуженной учительнице. На этом, к сожалению, мое вундеркиндство закончилось, потому что я оказалась совершенно не готова к школе психологически. Мне только исполнилось шесть, а в классе были дети семи лет и старше. Я плохо понимала, что происходит вокруг и постоянно попадала в нелепые ситуации, вдобавок у меня испортилось зрение и мне долго не верили, что я не вижу «на доску», а не ленюсь. В итоге я все равно училась хорошо, но от вундеркиндства остался только возраст. (Виктория Холманова)
Меня научила читать моя сестра, чтобы не читать мне — ей было лет восемь, мне года три. Естественно, в младшей группе садика книг не было. Мои родители после моего нытья «читать нечего» передали туда пачку книжек. Школа началась с пятерок, смысла которых я не понимала. Математику понимала отлично и обожала — пока не перешла в математический класс с нудным учителем. В музыкалке говорили, что у меня абсолютный слух и огромные способности — я подбирала на слух сложные произведения, которые играла соседка сверху, и долбить «березоньку» мне было скучно. Родители повторяли: «Кому много дано, с того много спросится», — в результате я совершенно не научилась учиться, не научилась, в сущности, ничему. (Елена Пепел)
Я была немножко вундеркиндом. Сначала на вступительном по математике в политех, когда за 20 минут решила то, что давали на три часа. А потом на первом курсе эконом фака, после золотой медали в матклассе одной из лучших гимназий Харькова. Первый год общей математики или маттеории на экономе политеха был равен примерно материалам моего девятого класса. Решала за весь поток, спорила с довольно мерзкой преподшей по практике (исправляла ее же ошибки) и была освобождена от экзаменов на год вперед от лектора по теории, сказал: «Иди отсюда, дай другим свои пары получить». Хорошее было время, приятное. (Юлия Николаева)
Когда мне было пять, мы в детсаду выучили стих «Как хорошо уметь читать». Потом я пришла домой, продекламировала его маме и сказала, что сама это все сочинила. И мама почему-то мне поверила, позвонила подружке и сказала, что я у неё гений, послушай, мол, Зиночка, что она сочинила. Мама прочитала первые две строчки, а гадкая Зиночка за неё их продолжила. Уличили, короче, юного гения. (Ann Morozova)
Меня приняли без экзаменов в музыкальную школу. Надежд не оправдала. (Ирина Лащивер)
В восьмом классе я по личным причинам решила закончить экстерном школу. Первым этапом была сдача 8 и 9 классов в один год. Учителя моей очень средней школы несколько офигели, но меня там сильно любили, поэтому согласились. До Нового года я сдала основные программы 8 класса, а потом передумала. По личным причинам. Делать было нечего, 3 и 4 четверть пришлось пинать балду и курить за гаражами. (Дина Воробьева)
Научилась читать в три года сама, завидуя чуть старшей дочери соседки, которая умела. В первых пяти классах откровенно скучала, потому что учебники прочитывались целиком за первые две недели учебы. Золотая медаль в школе, бюджетное место в вузе (ни одного репетитора, не было денег). До сих пор хорошая память, грамотность и умение мыслить логически спасают в любой ситуации. Не могу сказать, что вундеркинд, но, наверное, умна. Жить счастливо это не помогает. (Анна Зимина)
Читал рано, много, и всё, до чего дотянулся (кроме прочего зачем-то к пятому классу всю БСЭ прочитал). Похвальные листы в школе и т.д. Вундеркиндов живьём в детстве не встречал. (Евгений Гендельман)
Я не была вундеркиндом, как бы ни хотела этого моя мама. Но я сумела получить выгоду от «вундеркиндства». Как-то по телевизору звучал призыв участвовать в конкурсе на разработку новой игры. Я приняла — получила приз как самая юная участница. Я поняла — а это идея. И стала в библиотеке искать объявления в газетах и журналах для взрослых (в хорошем смысле — в плохом тогда в СССР не было) объявления о конкурсах, слать туда разную ересь — и получать призы как самый юный участник. Но предки быстро просекли, на чем халява и кончилась. (Светлана Орлова)
Это очень долго рассказывать — материал для романа, который, может, и напишу еще когда-нибудь. Но было все: стопки исписанных общих тетрадей, литературная студия, эфиры на ТВ и радио, публикации, проплывающие мимо носа премии, романы с ровесницами-одаренными-музыкантшами, общение с известными личностями от великих до одиозных, в разных случаях презрение и уважуха одноклассников, письмо от сумасшедшего деда, первый гонорар в 9 лет, понимание, что такое настоящие учителя, восторг от чужого таланта и поиски доверия к своему, поломанные психики знакомых детей и родителей, поддержка, множество поучительных примеров вокруг, в целом много везения — гораздо больше, чем обычно в таких историях бывает. (Лев Оборин)
В полтора года шутки ради мне показали несколько японских иероглифов, и их я мгновенно выучила. Держала их в голове ровно столько, сколько взрослые помнили о шутке. Как только они от меня отстали, я все немедленно забыла. Года в три я научила себя писать, не умея читать. Из этого сложилась слава о больших способностях к языкам. На самом деле нет. (Yulia Shtutina)
Не гениальность, но некая способность. Я сама научилась читать в три с половиной года, и с тех пор не могу пройти мимо любого написанного или напечатанного слова, просто обязана прочитать. Со временем обнаружились два побочных эффекта: абсолютная грамотность и сильная зрительная память. К сожалению, не на тексты, а на картинки. Например, я запоминаю все вывески и легко могу сказать, где что искать. (Rita Gabbay)
В 4 года меня усадили за рояль, и тут началось… (Лейла Альмухаметова)
Слово «электрификация» научила меня говорить тетушка, пока я сидела на горшке. Я его повторяла, а они с подружками ржали надо мной. Но собственно вундеркиндство в легкой форме началось года в четыре — я научилась читать. Помню, как мной завуалированно, но ощутимо гордилась мать и предъявляла родственникам в отпуске. Потом родилась сестра, и меня переквалифицировали в няньки. Смена должности мне не понравилась. Попытки произвести впечатление странными хобби успехом не увенчивались. Так все и уснуло с вундеркиндством. (Julia Simon Grinberg)
Я научилась читать в четыре года, а потом довольно быстро смогла читать сразу страницами. Ну то есть страницу сразу, скорочтение. Думала, все так умеют. (Татьяна Павлова)
Как многие — рано выучилась читать, подсматривая, как учили старшую сестру. Глотала книги тоннами, легко училась, была гордостью-отличницей-олимпиадницей, первая пятерка мест на всеукраинских. Поступление без экзаменов, программу первых двух курсов я и так знаю… В итоге тотальный самосаботаж, к пятому курсу полгода не появлялась в университете, спасибо замдекана — за шкирку из норки вытащил, вручил пачку хвостовок и пинками заставил сдать на красный диплом. Жалею, что упустила время условно покурить за гаражами, это стоит делать вовремя. Но частично потом нагнала. (Iryna Omelchenko)
Я была вундеркиндом, да, и, обнаглев окончательно, делала домашние задания только тогда, когда видела, что их проверяют, то есть минут за 10-15. Высокая, сидела на последней парте. Пока до меня дойдут, у меня уже всё готово. Стихи наизусть учила так же: если спрашивают, я за пять минут выучу, нет — так посижу. Ленивый вундеркинд какой-то. (Ульяна Верина)
Примерно во втором-третьем классе провинциальной школы учительница сказала, что нимфы — это было такое племя в Древней Греции. Тут же получила от меня замечание, что нимфы — мифические существа, обитавшие в рощах, и что-то типа душ деревьев (а М.А. Кун уже тогда был библией). Возненавидела. Определила прозвище «вундеркинд» с абсолютно негативной коннотацией на всю оставшуюся школу. Считаю, что именно она в ответе за дальнейший буллинг. (Льоша Фрізен)
В третьем классе на уроках труда шили повязки на руку дежурным по школе. До этого на каникулах у бабушки соседка-швея показала мне пару швов, и я всё лето от скуки мастерила наряды кукле. Повязку я старательно выполнила и принесла учителю. Она глянула и сказала: «Ребёнок так не может сшить. Тебе мама помогла, поэтому четыре». Несостоявшийся модельер тихо поживает во мне. (Pogorelova Elena)
Вообще не училась почти никогда в школе. Всё прилипало и так. Учителя ужасно ругались, понимали, что если начну учиться, то это будет что-то. Но я ненавидела школу всеми фибрами души. Потом, уже после двух высших и защиты квалификации психотерапевтической, поняла, что всё детство провела в глубокой депрессии по определённым причинам. Но это не помешало мне всё-таки закончить школу, поездить с хором по стране и играть на четырёх музыкальных инструментах. Всё, что было интересно, например, музыка, бралось легко и просто, играючи. Думаю, музыка была всегда моей главной отдушиной в жизни, спасением и счастьем. (Ksenija Truhana)
Я не был вундеркиндом, к счастью. В 4 года начал читать и писать, на вундеркинда это не тянуло. Просто родился в период моды на новаторство в педагогике, и родители ставили на мне опыты. Когда классе во втором всё в доме стало вступать в химические реакции и взрываться, они об этом пожалели. И о том, что выписывали много научно-популярных журналов, тоже. Химию к выпуску из химико-биологической спецшколы знал куда лучше обычных учителей химии, задачник Хомченко был для меня так, ерундой. В 16 поступил в медицинский. Закончил. Ушёл из медицины. Уже в Израиле вернулся — подтвердил диплом, и теперь я анти-вундеркинд, юный интерн, 45 лет. (Алмат Малатов)
Я немножко побыла в 1980 году вундеркиндом, когда пришла в 1 класс в 6 лет с беглым чтением (Робинзон Крузо за два дня), счетом в пределах ста и единственной в параллели с золотыми серьгами в ушах. А потом так, с переменным успехом то отличница, то «ходячая энциклопедия», а к 7 классу и на это забила. (Молокоедова Лилия)
Я очень рано научилась читать — по семейной легенде, в три с половиной года — и читала все, что попадется под руку. Помню, в пять мне запрещали «Анну Каренину», но я утаскивала огромный однотомник, а когда у меня его предсказуемо отбирали, потихоньку доставала из-под матраса куда более скромный томик из собрания сочинений. Пошла в школу в семь лет, имея сложившийся почерк и умение решать задачи в три действия в уме, освоив учебник по астрономии за восьмой класс и занимательную физику Перельмана (говорю же, мела все подряд). Весь первый класс недоумевала — почему учительница меня не хвалит, ведь я быстрее всех отвечаю, иногда даже раньше, чем она допроизнесет вопрос. Тем временем полкласса не умело ни читать, ни писать. Во втором меня перевели к другой, «более опытной» учительнице, оказавшейся психопаткой. Она посадила меня за последнюю парту, вызывала к доске и высмеивала перед всем классом. Классе в третьем мне подкидывали в зимние сапожки стекло. Примерно тогда же учиться я перестала. Окончила эту школу с четырьмя тройками. До сих пор не пойму: как отец, профессор университета, мог вначале развить меня до такой степени, а потом отдать в первый класс и вообще оставить все на самотек. Жаль, что вместо саморазвития я много лет занималась самозащитой. Жаль лет, которые могли оказаться самыми продуктивными. Зато после школы оторвалась — наполучала высших образований, окончила аспирантуру МГУ, ВГИК и всякое такое прекрасное. И пришла к писательству в итоге. Тоже неплохо, наверное. (Алена Алексина)
Не гениальность, но так, интересная особенность — стихотворения запоминала с двух прочтений. Никак на мое детство это особо не повлияло. Только родители иногда просили прочесть гостям, например, «Сказку о царе Салтане» или что-нибудь в этом роде, длинное и сложное. Ну и от школы на всякие творческие конкурсы посылали. (Snejana Hill)
Я в детстве был помешан на Пушкине. И скрывать не буду, любил «залезать на стульчик», чтобы поразить взрослых своими познаниями. Но однажды побыть вундеркиндом мне не дали. Папа, незнакомый дяденька и я ехали в купе поезда «Псков–Москва» (мы с папой как раз побывали в Михайловском). Речь, естественно, зашла о Пушкине, и дяденька поинтересовался: а такому-то клопу какое дело до Пушкина? «Я, между прочим, им интересуюсь и довольно много про него знаю», — высокомерно ответствовал я. «Знаешь? Ну, тогда расскажи мне, например, про Кюхельбекера…» — «Вильгельм Карлович Кюхельбекер…» — начал было я. «Двойка!» — заорал незнакомый дяденька и сам продолжил рассказ. Видно было, что роль вундеркинда он никому не уступит. (Олег Лекманов)
Я из третьего класса перешел в пятый. И если среди ровесников я был самый умный и самый сильный, то в окружении чуваков на год-два старше стал только самым умным. А привычка искренне отвечать утвердительно на вопрос: «Слышь, ты чо, самый умный?» — осталась. (Георгий Михайлец)
Я всегда была отличницей. Мне легко все давалось. Я сменила пять школ, потому что в каждой предыдущей мне было скучно. В 14 лет я поняла, что, от скуки зайдя на отборочные на олимпиаду по биологии, я обошла всех, кто учился в классе естественных наук (сама я училась в историко-словесном), но в социуме я полный ноль. Моего подросткового бунта хватило лишь на то, чтобы закончить школу с одной тройкой — по физике. Сейчас я уже научилась не зацикливаться на оценках, но особо социальной так и не стала. Ну и в четыре года я уже бегло читала. В детском саду воспитательницы давали мне книжку сказок и оставляли на меня одногруппников. (Полина Бунина)
Я в семь лет учила трехлеток читать, а в восемь лет, проведя лето в юрте с монгольской семьей, заодно научила их всех болтать по-русски. У нас в школе каждый год был день самоуправления, когда старшие ученики заменяли учителей в младших классах. И каждый год случалось одно и то же — родители младшеклассников подкарауливали меня в раздевалке и просили дополнительно позаниматься с их детьми, потому что, по мнению детей, я все объясняла проще и понятней, чем их обычные учителя. Это единственное мое достоинство, которое я и монетизирую — учу людей. (Нелли Шульман)
Вундеркиндом не была, просто мне очень легко давалась математика. Начиная с пятого класса, на контрольных успевала решить оба варианта — для себя и для соседки по парте, ну и для остальных желающих. Побеждала в городских олимпиадах. В девятом классе участвовала во всесоюзной математической олимпиаде, призового места не заняла, говорю же, что не вундеркинд. В школе учительница всегда писала для меня на доске отдельный список заданий, чтобы мне не было скучно на уроке. Привело это к тому, что когда я поступила на математический факультет, я имела представление о теории множеств, которую в школе тогда не давали. Как назло, все математические дисциплины начинались с азов теории множеств. Мне стало скучно, и я забила на учебу, училась только в сессию: выучила, сдала и экзамен и тут же всё забыла. (Татьяна Пономарева)
Трудно сказать, была ли я вундеркиндом, но одарённым ребёнком была. С тех пор как папа отвёл на фортепиано. Я могла часами сидеть за пианино, мне было мало академпрограммы, разбирала все подряд, была всеядная. Подросла, начались конкурсы, занималась с учителем семь дней в неделю, вообще без выходных. Я прямо жила музыкой, и мне нравилось. Учительница была молодой, немного джаз, поэтому мы экспериментировали — играли много современной в то время музыки, не только Баха и Черни. Серьезно готовилась к поступлению в музучилище. Всё сломалось, когда учительница вышла замуж и уехала. В училище все же я поступила, и даже закончила, и даже как-то стала готовиться в консу, но в 1996 году думать ещё о пяти годах обучения (я параллельно закончила филфак) казалось мне, старшей девочке из многодетной казахской семьи, непомерно эгоистичным. В общем, на консу я забила, хлопнула крышкой рояля и сказала «всё». Лет восемь я трудилась на пашне журналистики, потом пиар, и мне было, в общем-то, весело. После рождения детей купила пианино, отвела дочку на фоно, стала играть сама. Даже съездила на конкурс пианистов-любителей в Чикаго. Все время думала, как вернуться. Но недавно поняла, что музыка не терпит предательства. Сейчас играю для себя и вспоминаю годы в музыкальной школе как лучшее время. Я была в своей стихии. Грустная, в общем, вышла история. Но я ещё мечтаю. One day… (Дина Досжан)
В год и три говорила предложениями и в целом была очень рассудительной. Отчего моя бабушка выбила из меня умение читать к трём годам, любовь прятаться от мира за книжкой и ненависть к учебе. На меня свалили обоих младших братьев, и пахать надо было за всех. Плюс работа на рынке, бедные очень были. В школе по итогу еле вытянула финал без троек, ибо сил и желания достигать уже не было, я даже не понимала, где во всем этом ещё осталась я. Все кончилось хорошо, когда в 23 я осознала, что если вот в этом *** (ужасном состоянии — прим. ред.) и продолжится моя жизнь, то зачем это все. Сейчас я не гений и вообще живу вполне обычной жизнью, торможу себя от достигаторства и делаю больше в радость, чем из некоего долженствования таланту или навязанному образу. И в глянец пишу, и книги, потому что мне оно по душе. И божечки. Как это хорошо! (Александра Каминская)
Мама никогда не забудет мое детство. Лет в десять я встретила ее с работы словами: «Мы с подругой пробовали курить». Мама схватилась за сердце и села в ожидании продолжения. А я сказала: «Но мы решили, что : 1) Это слишком дорого. 2) Вредно для здоровья. 3) Неприятно на вкус. Так что в этом нет никакого рационала и курить мы не будем». Так и не курю. А будучи подростком 12 лет, в ссоре с отцом, который в сердцах пригрозил ремнем, я зачитала ему наизусть «Декларацию прав ребенка». Ссора закончилась диким смехом. (Полина Бунина)
Одарённой, наверное, не была особо, но дико любила читать все подряд и цитировать к месту и не к месту. Рисовала в меру умения, в старших классах обожала алгебру и геометрию, решала контрольные себе и «тому парню», хотя с классом были отношения весьма так себе — ботаников не любят, но списывают у них охотно. В универе была в клубе дебатов, развила речь и вообще ораторство, но дальше срачиков на форумах это не заходило. Из-за этого один админ меня дико не любил, а мне оно было прям как звездочка на дверце шкафа. Ничего выдающегося, в целом. А могла бы больше, наверное. (Алла Арифулина)
В три года я попала в больницу, одна, за 100 км от мамы. Тогда это было нормой. Сидела в манипуляционной все дни напролет, там я не плакала. В 10 лет я уже делала инъекции, с 12 — в/в и капельницы, дед был с инсультом. Стала медсестрой. Многофункциональной. 30 лет стажа, ничего другого не хочу. Только зарплату, совместимую с реалиями. (Леся Танасова)
В первый класс пришла интеллектуально перезревшей. Сразу привыкла ко всеобщему восхищению, хватанию звёзд с неба и алгоритму «фигня, успею». Так, в общем, и живу. В институт не поступала. Не не поступила, а не поступала. (Анна Голубкова)
Я плавала. В семь лет мама привела меня в бассейн «Олимпийский» в секцию плавания, всех новичков сначала смотрела тренер, ее звали Галина Алексеевна. Очень спортивная, широкоплечая женщина в костюме адидас с деревянным, очень длинным шестом в руках, на конце которого был приделан железный крюк. Там у всех тренеров были такие палки, чтобы помочь или вытащить ребёнка, если бы он стал тонуть. Но я этого не знала, я решила, что если будешь плавать плохо, палкой этой начнут бить или просто утопят. От страха я проплыла лучше всех, тренер перевела меня на отдельную дорожку, протестировала ещё раз и взяла в свою команду, где у меня потом три года были тренировки по три часа три раза в неделю. Нас было всего трое, она нас тренировала на олимпийский резерв, и я была лучше всех. Не знаю, что было бы потом, но я себя тогда ощущала звездой. А в 10 лет я заболела, получила как осложнение на ангину аутоиммунное заболевание и с плаванием сразу попрощалась. (Oxana Ladich)
Читать начал довольно рано, но ленился, потому что мама мне читала. В первом классе было жутко скучно — я не мог понять, зачем мы эту муть повторяем без конца. На устных предметах я импровизировал. Так вышло, что в первый класс я пошел в одной стране и школе, проучился полгода, а когда переехали, мама отвела меня во второй класс. Было сложновато. Особенно беларуский. Когда мне сказали, что вот тут над «у» ставится такая вот штучка, я расставил над всем вообще (не надо было). А еще в школе записался в оркестр, но не на трубу-барабаны, а на флейту (на меня ходили смотреть потом даже учителя). Не срослось, увы. А в старших классах стал печатающимся поэтом. (Ян Яршоў)
Умела читать в два с чем-то года уже. Родители рассказывают, что этим пользовались воспитательницы в садике — давали мне книжку, чтобы я читала всей группе, а они отбегали по своим делам. Я этого абсолютно не помню. (Евгения Петровская)
Не вундеркинд, конечно, скорее просто типа самая умная — все письменные уроки за 15 минут всегда, стихи с двух прочтений, городские олимпиады одновременно по математике и по литературе. Звезда школы с первой минуты и до последней, ни одной минуты запары родителям, все уроки сама с первого класса. Мне первой вручали медаль, и директриса прослезилась от умиления. Меня это научило двум отличным вещам — быть уверенной в своем интеллектуальном превосходстве, что прекрасно конвертируется в реальные успехи (самооценка сильная штука) и вообще ни в каком виде не бояться школы, открывать дверь с ноги с широкой улыбкой и, задорно ухмыляясь, кричать: «Привет!» — последнее качество я передала дочери, и это, я считаю, важный и полезный навык. Учителя когда такое видят — просто в ступор впадают, бери их голыми руками. Впрочем, надеюсь, что и первое тоже передала. (Зоя Звиняцковская)
Я не была прямо чтоб вундеркиндом, но научилась читать в три года: первое прочитанное слово, согласно семейной легенде, «Правда» — название газеты, — и немедленно оголтело принялась читать книги, до сих пор остановиться не могу. Когда пришла поступать в первый класс, на вопрос экзаменатора, какие книжки я прочитала, ответила бабушкиной фразой: «Да я уже все книги дома в шкафу перечитала — больше читать нечего!» Соответственно, писала нестандартные сочинения, и наш великий прекрасный учитель их хвалил. И я было возомнила о себе, ан нет. (Ирина Луговая)
Я сочиняла стихи с полутора лет и пела, четко попадая в ноты, в 4 года точно. К счастью, родители не давали мне публиковаться в детстве и спасли меня от судьбы поэтесс-вундеркиндов. А музыкалку я сама бросила в 9 лет. Четко помню, когда я решила, что быть вундеркиндом паршиво — мне было 11. Я положила глаз на парня лет 16, а ему была гораздо интереснее моя мама. И я попросила маму показать ему мои стихи, типа вдруг он проникнется и обратит на меня внимание. Но он сказал: «Она у вас вундеркинд?» Вундер-блять-кинд! Кинд! Все, быть киндом я категорически больше не хотела, даже если вундер. С тех пор я обычная девочка. (Neanna Neruss)
Я в 11-12 лет начиталась «Спартака» Джованьоли и помешалась вместе с подружкой на Древнем Риме. Прочитала в переводах всю римскую литературу, до сих пор обожаю Катулла больше всех. И вот однажды вижу дома у другой подружки роскошную английскую книгу с иллюстрациями: «Rome and Vatican in Colour». Не знаю, откуда она у нее взялась, год был 1988, попасть в реальный Рим еще нельзя было и мечтать. Подружка увидела, как я на нее смотрю, и одолжила почитать. И мне настолько не хотелось с ней расставаться, что я ее себе перевела на русский. Со словарем, в нескольких школьных тетрадках. Так вот, я еще много в чем была вундеркиндом, и зарабатываю на жизнь системным анализом, и большой вундеркиндской карьеры не сделала. Но я стала профессиональным литературным переводчиком! Причем на иврит. С разных языков. Но ничем я так не горжусь, как тем корявым переводом в школьных тетрадках в 12 лет. В реальный Рим впервые прилетела через 20 лет, и ходила по нему по памяти из той книги, очень она была крутая. (Sivan Beskin)
Я была вундеркиндом только однажды. В последней группе детского сада я уже прекрасно читала, поэтому воспитательница сажала меня на стульчик перед группой, я читала им вслух, а воспитательница выдыхала/чай пила/не знаю на самом деле, я книжкой была увлечена. Но вслух получалось очень медленно, и до выпуска из детского сада я так и не успела дочитать те легенды какого-то горского народа про дэвов, эх. (Oshka Pashigorova)
До настоящих вундеркиндов мне, вероятно, далеко, но в детстве я этого не знал и немного собой гордился. В частности, я (ограничиваясь примерами до 10-летнего возраста):
— любил лет в 5-6 ползать по расстеленной на полу большой карте мира и запоминать её содержание;
— когда дедушка подарил восьмилетнему мне 13-томную «Всемирную историю», я, хоть и начал её освоение с оглавлений и карт, но представил общую схему истории человечества уже тогда и тут же начал писать ряд фанфиков об альтернативных историях;
— возразил учительнице природоведения, когда та использовала выражение «минус миллион градусов», рассказывая о состояниях воды (я резонно заметил, что меньше «минус 273» не бывает);
— заучил и воспроизвёл несколько страниц из «Мцыри» после, по утверждению папы, однократного прочтения;
— помню последнюю орфографическую ошибку в русском тексте, допущенную мной в школе (во втором классе в слове «чу[в]ство»). (Антон Сватковский)
Никаким вундеркиндом я не был, отличник из меня тоже не получился, только с трех лет я проглатывал по 10-15 книг в неделю, а так предпочитал играть в футбол, носиться по дворам с друзьями и при каждом удобном случае прогуливать школу. Когда мне было девять лет, мой дед, известный филолог, подарил мне книгу с такой надписью: «Александр Алексеевич, хоть ты лентяй, «небрежник», плохо дисциплинирован, мало гуляешь, нередко грубишь и питаешься не так, как нужно, — а я все-таки очень люблю тебя и надеюсь на твой ум и хорошую натуру. Профессор А. С. Долинин». Теперь, 65 лет спустя, я хочу верить, что дедушка надеялся не напрасно. (Александр Долинин)
В полтора года знала все буквы, около трех — свободно читала. Родители научили играючи, по заголовкам в газетах. С тех пор и читала все, до чего могла дотянуться. Когда поступала в школу, предлагали сразу в третий или во второй класс, мама не отдала, так как я часто болела разными простудными заболеваниями. Сейчас думаю, очень зря. Меньше лет потратила бы на эту кондовую совдеповскую школу. Ну все там золотые медали (в математической школе), красные дипломы, музыкальная школа с отличием, все в наличии. Довольно сносно рифмовала, хорошо рисовала (хотя нигде не училась), левша, свободно пишу левой рукой зеркальным почерком, справа налево. Все всегда давалось очень легко. Как точные науки, так и гуманитарка, языки. На коньках в детстве — за день научилась, велосипед, бадминтон, теннис — все то же самое. Но вообще тяжело быть способным человеком. Вундеркиндам надо жить среди вундеркиндов, а вундеркиндских городов не существует. У нас, во всяком случае. Я только в аспирантуре и почувствовала, что наконец-то среди своих. А так всю жизнь как приснопамятный Симор из произведений Селинджера… Через пять минут общения с человеком уже невыносимо скучно и хочется сбежать куда подальше. (Nataliya Lyutenko)
Я был мелкий клоп, в семь лет меня обычно принимали за пятилетнего, но при этом я читал все, до чего только мог дотянуться, особенно по истории, и особенно по военной истории (в основном макулатуру, конечно). Однажды мы с мамой зашли в Царскосельский лицей к маминой подруге, которая там работала. Ну и мы сели пить чай еще с какой-то сотрудницей, и, видимо, я как-то слишком густо себе варенья на булку намазал, потому что сотрудница стала на нас с мамой смотреть осуждающе. Ну вот, а потом она мне и говорит, сю-сю-сю, а ты знаешь, мальчик, кто изображен на этом портрете? Слышал что-нибудь про Пугачева? — Угу, сказал я с набитым ртом, слышал, это единственный известный прижизненный портрет Пугачева, он был написал поверх портрета Екатерины II и т.д. и т.п. [сейчас я уже ничего этого не помню и, кстати, я тут проверил, недавно доказано, что это все подделка]. Тетенька выпучила глаза, потом схватила ложку, сунула ее в банку с повидлом, придвинула ее мне и сказала: — На! Ешь! (Артем Андреев)
Я была вундеркиндом. Рано заговорила, очень рано научилась читать, книги глотала пачками, английский с пяти лет, французский с семи, и всё очень легко. Сочинения писала лучше всех в классе, первые места на олимпиадах по русскому брала без подготовки. Первые же трудности в учёбе выбили из колеи напрочь: мне, вундеркинду, надо напрягаться? Так и не смогла к этому привыкнуть, в аттестате были почти одни тройки. (Anna Perro Pankratova)
В год я заговорила сложносочиненными предложениями, в полтора прекрасно знала алфавит, но почему-то не сумела складывать из букв слоги. Странно, правда? Родители (молодые инженеры, первый ребенок) решили, что дитя туповатое, и отцепились от меня с чтением насовсем. В три года я подошла к бабушке, читающей газету, и начала звонко излагать про социалистические обязательства с листа. Бабушка хмыкнула и сунула мне двухтомник неадаптированных сказок Андерсена, который был стремительно проглочен. Ну вот, с тех пор и понеслось. Цензурировать контент в нашей семье всегда считалось делом позорным, а библиотека была огромна, стозевна и так далее. С тех пор, собственно, так и не остановилась. Лингвист, переводчик и вот это всё. (Alena Lynxie)
В школе участвовал в огромном множестве олимпиад по биологии, химии и физике. В 16 лет закончив школу, оказался самым молодым абитуриентом мединститута. К моменту окончания и получения диплома полностью разуверился в этой профессии. С тех пор занимаюсь компьютерной графикой, анимацией и разработкой динамических файлов. (Boris Zhitomirsky)
В 4 года я умел писать кривыми печатными буквами и читать, поэтому на утреннике в детском саду перед выступлением повторял тест по бумажке. Был уличен чьим-то папой, что я «обезьянничаю со взрослых», а на самом деле читать не умею. Я сначала плакал, а потом по совету отца прочёл дяде случайный кусок какого-то плаката со стены. Дядя в итоге назвал моих родителей садистами, которые мучают ребенка. (Алексей Ковалев)
Я оказался объявлен вундеркиндом матерой телевизионной редакторшей в 33 года, когда стал писать сценарии для телевизионных передач, и выяснилось, что мгновенно без всяких корректировок попал в нужный формат. (Михаил Визель)
Гения во мне быстро убили родители и система, но осталась привычка — нелюбовь к рутине. Если решение мне очевидно, то можно и не объяснять, почему так, а учителей это бесит. Сейчас спасаюсь от рутины в творчестве, параллельно профессии. Но гениальность лезет и там — я вижу мало заметные продуктовые риски и умею положить систему на лопатки вычурным, но очень вероятным способом. Коллеги считают сильным профессионалом, но вредной жопой. А мне просто скучно. (Yaroslava Bagriy)
С раннего детства отличалась невероятной памятью. Запоминала увиденное (в том числе печатный текст и кадры документалок «Криминальной России») фотографически и описывала, пересказывала в подробностях, представляя перед глазами в любой момент. Рассказы учителей, истории приятелей, телепередачи, лекции оставались звучать в голове, как в наушниках. «Прослушал» тему перед экзаменом — и пошел. Поэтому и отвечала в сессию всегда без подготовки. Никогда ничего не писала на листках. Отшибло после первых родов. В целом все неплохо. Но уже не так. (Nadezhda Shapovalova)
Я был вундеркиндом по части лени. Мог все лето не выходить из дома и лежать с утра до ночи, смотря в потолок. (вадим банников)
В полгода начала говорить, в полтора выучила алфавит, к трем уже бегло читала. В первых классах занимала первые места по технике чтения, а в старшей школе по литературе никогда ничего не получала ниже пятерки. К сожалению, моими знаниями в гуманитарной отрасли и моей любовью к чтению все так восхищались, что я не стала утруждать себя и учиться другим вещам. Думала, что этого достаточно, чтобы быть умным и образованным человеком. Потом поняла, что ошиблась. Тем более, что даже не набрала проходного балла на ЕГЭ для поступления на бюджет филфака. (Марина Кирюнина)
Я с восьми лет хотел быть физиком-ядерщиком. У меня была тётя учитель физики, очень меня увлекла. Потом я выигрывал все олимпиады по физике и математике. Потом в 9 классе меня из-за них взяли в ФМШ, там я встретил лучшего друга, мы сделали популярную рок-группу и вундеркиндизм благополучно закончился. (Антон Антич)
В два года знала алфавит и умела читать по слогам. Бабушка со мной маленькой, ещё в коляске, заходила в ближайшую булочную, а там на развес продавали печенье в форме букв. Продавщица доставала печеньку, я говорила, что за буква, и съедала её. Все вокруг охали и восторгались моим способностям. (Ася Вишнякова)
В шесть лет оставалась одна на целый день с двумя сестрами полутора лет. Кормила, гуляла, играла, писикаки убирала за ними. Если бы я жила в селе лет так 70 назад, это бы не считалось подвигом, но поскольку ситуация произошла 20 лет назад в центре города-миллионника, то я вот тут все это и вывалю. (Надежда Проценко)
Я умела читать в три года. Но буквы, слоги и слова. Пoэтому когда меня посадили на стульчик перед группой в детском саду и дали книгу «Люля» Акимушкина, кажется, я не смогла прочесть ни слова, так как там были знаки препинания, а я не знала, что с ними делать. (Anna Krichevsky)
Меня вундеркиндом не называли, потому что в нашей деревне было не принято выделяться. Я читала с трех с половиной лет, ну и считала тоже, конечно. Бабушка раньше работала в библиотеке, поэтому меня туда записали раньше, чем положено, так что я читала и читала. В садике воспитательница сажала меня с книжкой, я читала всей группе, а она своими делами занималась. В первом классе меня оставляли у соседки, у которой был внук в десятом классе. И я прочитала насквозь его учебник по астрономии. И разобралась. А потом к нам в класс пришла комиссия и стала опрашивать, кто кем хочет быть. Я хотела астрофизиком. Именно астрофизиком, потому что надо же разобраться, что там с чёрными дырами, а то ни одна теория не является полной. С рассказами про те теории комиссия направила меня к психиатру. Школу я, конечно, закончила с золотой медалью, а дальше были 90-е и я сделала пару неправильных выборов, так что два красных диплома у меня есть, а больше похвастаться нечем. (Татьяна Сачкова)
В детстве у меня была отличная память. Стихи запоминала на раз, наизусть читала толстые книжки. Но сотрясение мозга быстро лишило меня этой суперспособности. (Анна Ветрова)